Об этом я доложил замполиту полка. Он пошевелил пальцами, задумался и сказал:

— Ты все же подготовь представление на Будько. Парень старается. Пусть наблюдателя прихлопнул, все равно дело неплохое.

Заметив что-то в моем взгляде, добавил:

— Тебя с Вагановым попозже представим. К Будько уже корреспондент из дивизионной газеты приезжал.

— Про убитого немецкого снайпера написал?

— Тебе жалко, что ли? Пусть у бойцов дух поднимается. А то, понимаешь, пассивно себя ведут. Разговоры всякие… Герои постоянно нужны. Помнишь, какой подъем подвиг Александра Матросова вызвал? Грудью на амбразуру, не каждый сможет.

Подобные случаи вызывали у меня сомнение, которым я никогда ни с кем не делился. Я каждый день видел немецкий дзот перед собой и не мог представить, как его амбразуру можно закрыть человеческим телом. Во-первых, амбразура расположена вертикально, а во-вторых, немецкий МГ-42 выпускает двадцать пуль в секунду. Любое тело разрубит и отбросит в сторону. Видимо, дело обстояло по-другому. Ребята на какое-то время гранатами или пулями гасили огонь и давали возможность роте сделать бросок. И гибли, выполняя такое рискованное задание. Поединок с вражеским дзотом являлся сам по себе уже подвигом. Погибнуть здесь было гораздо проще, чем выжить и выполнить задание. Остальное продумывали газетчики. Насчет патриотического подъема замполит был прав. Бойцы, читая про подвиг Александра Матросова, заявляли, что готовы сами в случае необходимости закрыть грудью вражескую амбразуру.

Выполняя указание замполита, я написал в тот же день представление на Олега Будько. Сочинял с непонятным самому себе раздражением. Расписал героизм старшего сержанта, не пожалел всяких громких слов, раза в полтора увеличил его счет, а убитого (может, просто напутанного наблюдателя) произвел в офицеры и обозвал «коварным и опасным фашистским снайпером».

Бумага являлась огромным дефицитом. Пару листов на представление пришлось просить у Морозова. Конечно, комбат прочел мою писанину и развеселился. Много чего повидавший окопник, прошедший за неполных два года войны путь от взводного до комбата, позвал замполита батальона, еще раз прочитал и подмигнул мне:

— Полковой комиссар героя хочет вырастить. Как фикус в кадушке. А Егоров, парень-то понимающий. И слова какие подобрал: «коварный, опасный фашист».

— Понимающий, — согласился капитан-замполит. — Давай и на Егорова бумагу о награждении подготовим.

— Готовь. Кстати, Федор, что из себя Будько представляет?

У меня появилась возможность осадить слишком шустрого подчиненного. Я знал, что Морозов на хорошем счету у командира полка, вхож к нему и может сообщить мое мнение. Но такая месть показалась слишком дешевой. Не задумываясь, ответил откровенно:

— Смелый парень, самолюбивый. Только опыта маловато. Многого еще не понимает, лезет на рожон.

Морозов кивнул, соглашаясь со мной, а замполит, возвращая представление, посоветовал:

— Ты слово «коварный» вычеркни, перебор получается.

Комбат, который считал меня снайпером его батальона, оглядев мою форму, сказал, что даст указание старшине выдать новую. И погоны в том числе.

— Чего ты со своими медяшками в петлицах ходишь? Погоны давно положены.

— Спасибо, только старье я хочу оставить. С нейтралки мокрыми приползаем, переодеваться надо. Я с Вагановым к старшине подойду, он тоже обносился.

Хорошо поговорили с комбатом. И к старшине сходили. Тот, ранее не замечавший меня, отношение сразу изменил. Выдал, кроме новой формы, сапоги и маскхалаты. Ползая по нейтралке, мы иногда собирали с Саней кое-какие трофеи. Я вручил старшине в благодарность портсигар из нержавейки, попросил спирта, обмыть одежку.

— А то носиться не будет.

Водку в тот период не выдавали, но старшина налил нам фляжку зеленой водки-тархун и выдал на закуску банку трески в масле. В землянке вместе с ребятами отметили событие. Все хорошо. Командир батальона меня признал, и новая форма с погонами сидит хорошо. Только недолго нам с напарником пришлось ее носить. Короткий путь на войне у снайперов. Ведь я в этом давно убедился, но как-то подзабыл. Война напомнила.

Через день-два убили Олега Будько. Совершил обычную для новичков ошибку. Выбрал для засады место возле торчавших на поле трех одиноких тополей. Одно дерево сломало взрывом, с двух других срезало часть ветвей. Олег решил, что в этой мешанине, да еще из окопа, можно будет успешно вести огонь. Не учел того, что на первый взгляд неплохое укрытие выделялось на равнинной местности.

Первым же выстрелом снял фрица. В траншеях, возможно, и не увидели вспышку. На всякий случай выпустили на этот островок десятка два мин. Спустя час Олег попытался уползти с опасного места. Напарник, сидевший в другом окопе, ничем помочь не мог, немцы вели сильный пулеметный огонь. Будько упрямо продолжал ползти. Его заметили, и снова полетели мины. Он был убит близким попаданием, а затем пулеметчики долго тренировались в стрельбе по неподвижному телу русского снайпера. Вечером мне и напарнику Будько приказали вытащить труп. Я попросил в помощь двух бойцов. Начштаба ответил:

— Разведчики сами своих вытаскивают.

Но, опасаясь лишиться снайперского отделения, приказал дать двух санитаров, крепких мужиков лет за тридцать. Все время, пока мы ползли, надолго замирая при вспышках ракет, они что-то бурчали под нос. Тело Олега вытащили, а один из санитаров поймал пулю в руку. Особенно не огорчился и сказал, что хоть месячишко отдохнет от всякой дуристики. Зачем надо было труп под пулями тащить? Вон их сколько валяется. Я огрызнулся в ответ:

— Шагай в санроту. Ты за всю войну ни одного фашиста не убил, а этот парень уже десяток ухлопал.