Шрифт:
Трагедия Федры, влюбленной в своего целомудренного и холодного пасынка Ипполита, стала темой для знаменитых творений Еврипида и Расина. Овидий в таких словах показывает Федру, сочиняющую письмо Ипполиту («Героини», iv, 7 и далее):
Трижды признаться пытаясь, я трижды в смущеньи умолкла,Трижды на первых словах оборвалась моя речь.Может любовь лишь посильно стыду уступать: говорить мнеСтыд запрещает – писать повелевает любовь.А где любовь повелела, опасно упорствовать смертным:И властелинов-богов мощь побеждает она.Я колебалась вначале, писать ли; любовь мне сказала:«Федра, пиши: ты письмом склонишь суровость его».Сжалься, любовь! Как мою чрезмерно ты душу терзаешь,Так и его подчини сердце желаньям моим!Не легкомыслие в том, что я брачный союз нарушаю;Всех ты спроси: мою честь не запятнала молва.Поздняя, видно, любовь нас сильнее гнетет; я пылаюВся, и от раны глухой грудь истекает моя.Как со страданьем ярмо переносит впервые телица,Как непокорен узде пойманный конь с табуна,Так непривычному сердцу мучительны страсти любовнойПервые цепи; душа в них истомилась моя.Бремя вины не гнетет, если сызмала к ней привыкаешь;Пыткой любовь для того, кто ее долго не знал.Первый получишь ты дар столь ревниво досель соблюденнойЧести; с твоей чистотой пасть суждено и моей [90] .90
Здесь и далее цитаты из «Героинь» приводятся в переводе Ф. Зелинского.
Она утешает себя мыслью, что весь ее род обречен на странную любовь:
Уж не семейный ли рок этой страстью сулил мне томиться?Род в исступлении наш весь дань Афродите несет.Зевса Европа любила (ведем от нее мы начало):Образ притворный быка ей олимпийца скрывал;Мать Пасифая моя в роковом извращении страстиГрех выдала свой, явив миру уродливый плод…Любовь Федры к Ипполиту переполняет ее в то мгновение, когда она видит его:
Нравился ты мне и раньше, но тут воспылала я страстью,Всюду, до мозга костей, пламя любви разлилось.В белом хитоне сияя, чело увенчал ты цветами;Чистым румянцем стыда юный окрашен был лик.Лик тот… другим он казался холодным, и строгим,и черствым;Если же Федре судить, он лишь отвагой дышал.Не выношу я мужчин, что по-женски лицо свое холят;Самый лишь скромный уход вашей приличен красе.Именно строгость твоя, безыскусной прически небрежность,Легкая пыль на щеках – все это красит тебя.Вижу ль, как диких коней ты строптивую выю смиряешь —Мерным изгибом ноги долго любуюсь твоей;Иль богатырскою дланью копье ты упругое мечешь —Мышцы могучей руки любящий взор веселят;Держишь ли дрот роговой с острием из железа широким —Что б ты ни делал, моим ты ненагляден очам.Жесткость ты только свою оставляй среди зарослей горных!Не заслужила, мой друг, смерть от тебя я принять.Грустный удел, без конца легконогой служить АртемидеИ Афродиту лишать чести, что ей суждена.Федра ссылается и на то, что ее муж Тесей почти забыл ее:
Вовремя медлит Тесей… и промедлит он долго, надеюсь:У Перифоя Тесей, милого друга, гостит.Да, мы признаться должны – не скрывать же виныочевидной! —Что Перифоя и мне он, и тебе предпочел……Уважай же священное ложе —Ложе отца, что тебя сыном стыдился признать!Или нечестье тебя нашей связи запретной пугает?Мачеха – пасынок – звук именований пустых!Друг мой, стыдливость такая тогда уж свой век доживала,Кронос когда в простоте правил сынами земли.Зевс же примером своим наслажденье возвел в благочестье:Сделал дозволенным все, брата с сестрою союз.Прочною цепью лишь те единят сокровенные узы,Что Афродита узлом крепко стянула своим.Трудности нет нашу тайну сберечь. Бери дар у богини!Всякую скроем вину мы под покровом родства.Пусть наши видят объятья – обоих похвалят нас люди:Стану лишь нежной для них к пасынку мачехой я.И не придется тебе о полуночи грозного мужаДверь отворять, обманув зоркий привратника глаз:Дом, как и прежде, один приютит нас: лобзания нашиЯвными были досель, явными будут и впредь.Будешь со мной ты спокоен: грехом похвалу лишь стяжаем,Хоть бы на ложе одном был ты застигнут со мной.Только решайся скорей, не откладывай счастья минуты;Так да пребудет в тебе добр мой мучитель Эрот!О, не гнушается Федра к униженной просьбе прибегнуть;Где ее гордость теперь, где величавая речь?А ведь к упорной борьбе я готовилась, твердо решиласьГрех одолеть свой, – да нет твердости места в любви!Побеждена, пред тобою главу преклоняет царица;Что мне прилично, что нет – видеть любовь не дает;Я отстыдилась, и Честь, свои бросив знамена, бежала;Сжалься над пленницей ты, строгий свой дух укротив!Эти цитаты составляют лишь часть длинного письма Федры, но их вполне достаточно, чтобы дать представление об этих набросках. Письма женщин очень тонко и ясно раскрывают их характер; и все же они – не героини греческой трагедии, а куртизанки августианского Рима. Многие их слова напоминают нам «Науку любви».
Завершим наш короткий обзор Овидия отрывком из «Метаморфоз», из которого видны характерные черты Овидия – легкий и пикантный шарм, а также яркая и пылкая риторика. Речь идет об истории Пигмалиона («Метаморфозы», x, 244 и далее):
…Оскорбясь на пороки, которых природаЖенской душе в изобилье дала, холостой, одинокийЖил он, и ложе его лишено было долго подруги.А меж тем белоснежную он с неизменным искусствомРезал слоновую кость. И создал он образ, – подобнойЖенщины свет не видал, – и свое полюбил он созданье.Было девичье лицо у нее; совсем как живая,Будто с места сойти она хочет, только страшится.Вот до чего скрывает себя искусством искусство!Диву дивится творец и пылает к подобию тела.Часто протягивал он к изваянию руки, пытая,Тело пред ним или кость. Что это не кость, побожился б!Деву целует и мнит, что взаимно; к ней речь обращает,Тронет – и мнится ему, что пальцы вминаются в тело,Страшно ему, что синяк на тронутом выступит месте.То он ласкает ее, то милые девушкам вещиДарит: иль раковин ей принесет, иль камушков мелких,Птенчиков, или цветов с лепестками о тысяче красок,Лилий, иль пестрых шаров, иль с дерева павших слезинокДев Гелиад. Он ее украшает одеждой. В каменьяЕй убирает персты, в ожерелья – длинную шею.Легкие серьги в ушах, на грудь упадают подвески.Все ей к лицу. Но не меньше она и нагая красива.На покрывала кладет, что от раковин алы сидонских,Ложа подругой ее называет, склоненную шеюНежит на мягком пуху, как будто та чувствовать может!Праздник Венеры настал, справляемый всюду на Кипре.Возле святых алтарей с золотыми крутыми рогамиПодали туши телиц, в белоснежную закланных шею.Ладан курился. И вот, на алтарь совершив приношенье,Робко ваятель сказал: «Коль все вам доступно, о боги,Дайте, молю, мне жену (не решился ту деву из костиУпомянуть), чтоб была на мою, что из кости, похожа!»На торжествах золотая сама пребывала ВенераИ поняла, что таится в мольбе; и, являя богиниДружество, трижды огонь запылал и взвился языками.В дом возвратившись, бежит он к желанному образу девыИ, над постелью, склонясь, целует, – ужель потеплела?Снова целует ее и руками касается груди, —И под рукой умягчается кость; ее твердость пропала. Вот поддается перстам, уступает – гиметтский на солнцеТак размягчается воск, под пальцем большим принимаетРазные формы, тогда он становится годным для дела.Стал он и робости полн и веселья, ошибки боится,В новом порыве к своим прикасается снова желаньям.Тело пред ним! Под перстом нажимающим жилы забились.Тут лишь пафосский герой полноценные речи находит,Чтобы Венере излить благодарность. Уста прижимаетОн наконец к неподдельным устам – и чует лобзаньяДевы, краснеет она и, подняв свои робкие очи,Светлые к свету, зараз небеса и любовника видит.Этот миф дает нам ясное доказательство того, что в античные времена любовь в первую очередь понималась как удовольствие, получаемое от прекрасного тела.
Не иронично ли, что Овидий, поэт любви, вызвал недовольство императора именно любовными поэмами? Негодование Августа главным образом вызвала «Наука любви», а также какое-то происшествие, о котором мы знаем лишь то, что оно имело печальные для Овидия последствия. Он был вынужден во цвете лет оставить удовольствия столичной жизни и отправиться в ссылку на Черное море – в негостеприимные земли близ устья Дуная, где в то время существовала маленькая военная колония, призванная защищать границы, которые постоянно находились под угрозой вторжения сарматов. Позже мы поговорим об изгнании Овидия более подробно в связи с историей жизни дочери Августа, Юлии, так как в настоящее время считается, что судьба Овидия была связана с ее судьбой. Поэт умер в Томах, на Черном море, после десяти лет этой тягостной ссылки. Ни одно из множества жалобных писем, отправленных им своей жене, друзьям и императору, не возымело никаких последствий. Так окончилась жизнь этого богато одаренного, но беспутного поэта. Его личность и судьбу можно сравнить с судьбой Оскара Уайльда: оба поэта могли создать еще много великих творений, если бы не злосчастные сексуальные пристрастия, рано предрешившие их судьбу.
Рассказ о поэзии августианского периода будет неполным, если мы не упомянем собрание небольших стихотворений, известных под названием «Приапея». В главе о связи религиозной и сексуальной жизни римлян мы довольно подробно обсуждали сущность и обязанности бога или духа Приапа. Люди со склонностью к извращенному остроумию иногда посещали святилища этого похотливого божества и там, вдохновленные непристойным видом его статуй, сочиняли (обычно в манере Катулла) не менее непристойные шуточные стихи, которые выцарапывались на стенах святилищ, и даже на самих статуях – точно так же, как в наши дни аналогичные, но намного менее остроумные надписи появляются на стенах в потаенных уголках. Собрание лучших образцов этой поэзии, сохранившееся с римских времен, было впервые напечатано в 1469 году в качестве приложения к римскому изданию Вергилия. Этот сборник является важным документом для изучения сексуальной жизни при Августе. Однако в данной книге мы не станем приводить из него примеры. Для того чтобы дать о нем представление, расскажем о содержании этих забавных стихотворений. Как правило, в них описывается, как Приап весьма непристойным образом наказывает с помощью своего гигантского фаллоса садовых воришек. Современные исследователи обычно признают, что среди авторов этих грубых шуток были такие выдающиеся поэты, как Тибулл, Овидий, Петроний, может быть, даже Катулл. Ничего невозможного в этом нет. Даже Гете иногда писал весьма фривольные стихи, а римляне придерживались еще менее строгих взглядов на отражение сексуальных тем в искусстве.