Отношения Евы Браун с женами паладинов Гитлера [38] не отличались теплотой. Аннели фон Риббентроп вообще не замечала её и обычно с величественным видом проходила мимо. «От рождения несчастная женщина», — говорила о ней Ева. Эмми Геринг, считавшая себя «первой дамой Третьего рейха», принадлежала к числу тех, кто руководствовался девизом «Еву Браун нужно убрать». В своих мемуарах она утверждает, что сблизиться им не позволил Гитлер. В действительности же Гитлер совершенно не вмешивался в личную жизнь Евы и только настаивал на уважительном отношении к ней. «Ева еще слишком молода и неопытна, чтобы быть первой дамой, — недвусмысленно подчеркнул он в разговоре с Герингом, — но это единственная женщина в моей жизни, и, когда я после войны отойду от дел и удалюсь в Линц, она станет моей женой».

Эмми Геринг с этим категорически не соглашалась, поскольку на дух не переносила соперниц. Как-то она пригласила к себе на виллу всех проживавших в Берхтесгадене женщин, включая секретарш и даже парикмахершу Милли Шелмор. В составленном в алфавитном порядке списке приглашенных фамилия Браун почему-то оказалась в самом конце. Такого оскорбления Гитлер не стерпел. Он немедленно позвонил Герингу и заявил, что запрещает его жене даже приближаться к Еве Браун. В дальнейшем Эмми никогда больше не видели в «Бергхофе» и не удивительно, что Ева всякий раз недовольно кривила рот, когда о ней заходил разговор.

К Магде Геббельс Ева просто ревновала Гитлера. Она не могла простить красавице жене министра пропаганды чрезмерного внимания к ней Гитлера. Особенно Еве не понравилась ситуация, когда муж Магды увлекся чешской актрисой Лидой Бааровой, а оскорбленная жена попросила у Гитлера прибежища и потребовала развода. Гитлеру удалось успокоить ее. Магда довольно часто выражала свое презрение Еве, подчеркивая, что гораздо умнее и образованнее ее. Однажды она заявила, что «воспитывалась в аристократическом пансионате» и выучила там несколько фраз по-французски.

«Но в нашем монастыре, дорогая госпожа Геббельс, — перебила ее Ева, — мы постоянно говорили на французском». В доказательство она, к большому неудовольствию Магды, четверть часа говорила по-французски. Гитлер, хотя ничего не понимал, однако слушал с довольным видом.

В одном из своих писем Ева написала: «Госпожа Геббельс передала мне благодарность за цветы через секретаршу. По-моему, это очень невежливо».

Позже Ильзе Браун рассказала: «Как-то вечером Ева беседовала с госпожой Геббельс в ее комнате. Магда была в положении и внезапно, прервав беседу, сказала: «Фрейлейн Ева, будьте любезны, завяжите мне ботинки, я не могу наклониться». Вместо ответа Ева позвонила и, когда горничная вошла, приказала: «Лизль, завяжите, пожалуйста, шнурки госпоже министерше». Затем Ева вышла из комнаты».

Напротив, с женами Шпеера и Бормана у нее установились очень хорошие отношения. Последнюю она даже называла своей подругой. Герда Борман была почти постоянно беременной, она родила 10 детей и, естественно, не имела свободного времени. Еве с трудом удалось сфотографировать ее в нормальном состоянии. Она неоднократно обвиняла Бормана в жестоком обращении с женой и детьми и даже пожаловалась на него Гитлеру. Борман как-то при всех выпорол одного из своих сыновей. Он бегал чуть ли не за каждой юбкой в Берхтесгадене и его окрестностях. Сестры и подруги Евы заверили автора, что она ненавидела Мартина Бормана. Правда, его никто не любил, и тут Ева не была исключением, но она была достаточно проницательной и прекрасно понимала, Борман — «deus ex machina» [39] Гитлера и что он своим умением плести интриги может даже погубить ее. Вплоть до самого конца она не прекращала борьбы за усиление своего влияния на Гитлера, однако никогда не прибегала к крайним средствам. Сестры Браун утверждают, что при желании Ева сумела бы убрать Бормана, хотя автор в этом сомневается.

Около шести часов Гитлер в своем «фольксвагене» с Блонди на переднем сиденье возвращался в «Бергхоф». Ева и остальные проделывали тот же путь пешком.

Перед ужином все собирались в холле. Ева обычно выглядела элегантнее всех. Она переодевалась от шести до семи раз в день и выходила всегда с полным набором украшений: ожерелье, брошь, браслет и украшенные бриллиантами часы. Предпочтение она отдавала темным тонам, обувь заказывала во Флоренции и не носила модные тогда высокие каблуки, находя их нелепыми.

Впрочем, Гитлер не любил, когда она меняла свою внешность: «С новой прической я не узнаю тебя» или: «У тебя же есть очень красивое платье, зачем ты каждый день надеваешь новое». Он всегда замечал у женщин новую сумочку или новую прическу и вечерами каждые четверть часа отпускал комплименты дамам и целовал им руки. Как и за обедом, за ужином также говорили о пустяках.

— У тебя вся салфетка в помаде, — раздраженно отмечал Гитлер, — чем ты красишься?

— Парижской помадой, — отвечала Ева.

— Знали бы, дорогие дамы, что парижская помада изготавливается из кухонных отходов…

Но дамы лишь улыбались и продолжали приходить с накрашенными губами. Только Герде Борман муж строжайше запретил пользоваться любой косметикой.

После ужина Гитлер обсуждал политические, а с началом войны — военные проблемы. Он заявлял присутствующим, что «это не займет много времени». Выйдя из столовой, он из любезного и обходительного хозяина дома превращался в вершителя судеб миллионов солдат, с угрюмым видом взирающего на оперативную карту и готового ценой любых потерь добиться победы.