Если у Аменхотепа III был собственный дворец в городе Шара, то и Тии имела свой, упоминания о котором часто встречаются на находках Тель-эль-Амарны.

Следовательно, напрашивается вывод, что после смерти мужа Тии часто жила там подолгу, хотя основной ее резиденцией оставалась Мальката. У Тии были также многочисленные поместья, разбросанные по всему Египту, и она могла забрать Тутанхамона после смерти его отца не только в Тель-эль-Амарну. Однако существование в Ахетатоне дворца, отведенного маленькой Бакетатон, заставляет предположить, что матери-королеве приглянулся город Шара. Именно в этом дворце она заказала скульптору Юти портрет младшей дочери, Бакетатон. Амарнская царственная чета оказывала влиятельной Тии всевозможные знаки внимания, и пиры, устраиваемые в честь вдовствующей царицы, были достойны того, чтобы запечатлеть их на стенах гробницы Хюи, ее управляющего в Тель-эль-Амарне. На одной из росписей царица Тии со своей дочкой Бакетатон сидят, повернувшись лицом к наследникам правителя. Можно предположить, что среди них присутствовал и Тутанхатон, но в соответствии со строгими правилами на рисунке он не изображен. Рядом с Нефертити за роскошной трапезой сидит близкая родственница Тутанхатона и будущая его жена Анхесенпаатон. Тии подносит к своим губам кубок, но что касается еды, то здесь скульптора остановил фиванский этикет и он не осмелился представить столь высокую особу за таким занятием. Зато он изобразил, как Эхнатон, Нефертити и их маленькие дочери впиваются зубами в сочные куски жареной утки. Хотя на присутствие молодого принца указывает множество надписей, обнаруженных в развалинах города, фактически он не присутствует ни в одной из сцен амарнской жизни, представленных на барельефах гробниц или на стелах еретической семьи в Ахетатоне, ни даже рядом с Тии и Бакетатон, когда старший сын вводит царицу-мать в храм, сооруженный для нее – «Опахало Ра», – который она видела еще недостроенным во время своего последнего визита вместе с Аменхотепом III.

В Фивах юный принц снова стал ходить в школу. Если некоторые из нубийских вельмож носили в ушах золотые кольца, то их дети предпочитали длинные серьги с кисточками, и Тутанхатон, подражая младшим двоюродным братьям и сестрам, надевал их в детстве и отрочестве; подобные серьги были обнаружены в его гробнице, и вставленные в них фигурки показывают, что он продолжал носить их, став фараоном. Но и будучи фараоном, он оставался ребенком, и ему, вероятно, приходилось учиться. У него были хорошие старшие друзья, в том числе двое «детей Капа», которые присутствуют на изображениях данного периода: Хаи представлен на стенах храма Кавы в Судане и Хикнефер, знакомый нам по рисункам на стенах гробницы Хюи, наместника Нубии, и по изображениям на стенах собственной гробницы в Тошка.

Тутанхатон теперь пишет свои упражнения красной тушью, и, поскольку ему суждено править страной, как принцу крови, учителя занимаются с ним особенно старательно и относятся к нему строго. Вскоре ему придется решать задачи, которые поставят в тупик самонадеянного ученого, писца Хори. Он уже может легко определить, сколько людей потребуется для доставки обелиска длиной в 60 ярдов, и вычислить пропорции пандуса, необходимого для его подъема. Пройдет совсем немного времени, и ему придется планировать военную экспедицию и отвечать на вопросы относительно географии Сирии. Он умеет складывать и вычитать целые числа и дроби, а при умножении использует систему, которой в Европе пользовались вплоть до конца Средневековья. Конечно, он знал, как вычислить площадь любого треугольника, хотя от него еще не требовали определять объем усеченной пирамиды. Он был способным учеником и в конце второго цикла обучения мог стать «писцом, которому вручили письменный прибор», то есть, говоря современным языком, закончил школу с золотой медалью.

Тии, царицу-мать, все больше беспокоили напряженная ситуация и угроза переворота в Тель-эль-Амарне и в Фивах. После смерти Аменхотепа III и второй дочери Эхнатона в городе Шара возникли серьезные проблемы. Во-первых, по всей стране оспаривалось право Эхнатона на трон. У Тутанхатона были свои сторонники в Фивах, где, под крылом царицы Тии, его по-прежнему считали законным преемником Аменхотепа III. Жрецы Амона объединялись вокруг него, и даже существуют предположения, что они пытались добиться расположения прекрасной Нефертити. Но Эхнатон, едва завершилось строительство павильона во славу Атона вблизи священного озера Карнака, повел яростное наступление на большинство египетских богов, в особенности на Амона и близких ему божеств, жрецы которых представляли угрозу для его власти и идеалов, им исповедуемых.

Повсюду от дельты Нила до Судана отряды рабочих низвергали и калечили статуи божеств и стирали их имена, а главное – изничтожали всякое упоминание о «богах» во множественном числе. В священных карту-шах с именами родного отца Эхнатон оставил только его коронационное имя Небмаэтре, которое не содержало вокабулу ненавистного бога; его гнев, однако, не коснулся богини Маат, дочери Ра. К ней он всегда относился с уважением и делал упор на новое толкование этого божества как «дыхания божественной жизни», двойника бога Шу, который оживлял все существа. Он даже приказал удалить из гробниц фиванской знати изображение священного гуся Амона. В Иераконполе он разрушил статую богини-коршуна Нехбет, а в Нубии – плоскую статую бога Мина. Таким образом была объявлена открытая война, и хотя Эхнатон мог поздравить себя с тем, что у него есть Маху, начальник стражи, который защищает город от воров-бедуинов и политических противников, его повсюду подстерегала измена; и армия если не выступала против него, то и не была так преданна, как ему хотелось бы. Министр иностранных дел в Ахетатоне, Туту, по-прежнему оставлял без ответа письма азиатских союзников, которые просили помощи и позднее погибли, так ее и не получив. Самая печальная и трагическая из этих историй связана с именем преданного принца Риб-Адди, царя Библа, который заплатил жизнью за свою исключительную преданность фараону, тогда как Азиру можно заподозрить в двурушничестве: он боялся, что хеттский царь вторгнется в Тунип (Алеппо). Но в глубине души надеялся на это. Вторжение стало началом большой сирийской войны, развязанной принцем хати (хеттов).

На пятнадцатый год своего правления Эхнатон перестал появляться с Нефертити на улицах Ахетатона и больше не воздвигал в домашних молельнях для своих любимых слуг стелы, служившие гарантами вечной жизни. В течение более чем одиннадцати лет царская чета олицетворяла собой реформу, за принятие которой боролся Эхнатон. Когда горожане, придворные и крестьяне видели проезжающих мимо царя с царицей, взявшихся за руки, они начинали верить, что, покуда здравствует возлюбленная Атоном пара, с ними ничего не случится. И если на стене каждой погребальной молельни солнце светило не только над царем и царицей, а также над дворцом и храмом, это был не просто образ, но наглядное подтверждение того, что создатель обитает в доме самого благородного из своих творений. На дворцовых стелах эта тема была выражена еще более ясно: по аналогии с храмовым пилоном, над которым вставало солнце, с левой стороны располагался царь, мужской элемент, соответствующий южной башне, а с правой – женский, подобно северной башне.

Над ними только для них одних шар рассеивал свои лучи, которые оканчивались крохотными ладонями, держащими символ жизни. Вокруг них – принцессы, плод союза, освященного божественным дыханием. Два начала – мужское и женское – были связаны неразрывно, и каждое из них само по себе не могло обеспечить вечный цикл в жизни Египта.

Затем, внезапно, Нефертити перестала появляться рядом с царственным супругом. Оставил ли ее Эхнатон? Или, наоборот, царица отреклась от ереси, которая вела династию к катастрофе? Она присоединилась к сторонникам Тутанхатона, поняв, что это – единственная надежда вернуться в вечный Египет ее детства, который она страстно любила. Возможно, сразу же после смерти Тии в Малькате Нефертити, при поддержке «Божественного отца», Эйэ, и «кормилицы», Тей, решила спасти египетскую корону, передав ее самому младшему сыну Аменхотепа III, Тутанхатону. Шел пятнадцатый год амарнского правления. Начиная с этого времени в южном районе Ахетатона – Мару-Атон, где жил еретик Эхнатон со своим соправителем Сменхкаром, предположительно сыном Аменхотепа III и Ситамун или одной из его вторых жен, сложилась странная ситуация. Эхнатон выдал за молодого человека свою старшую дочь, Меритатон, и нарек новобрачных одним из двух имен царицы Нефертити: Нефернеферуатон. Он также приказал повсюду изображать Меритатон, а не свою жену Нефертити. Теперь он особенно чурался магии, и изразцы его южного дворца украшают кусты с яркими цветами, над которыми кружат дикие утки (им больше не угрожали бумеранги, поскольку они отныне не считались воплощением демонов), и резвые телята паслись на фоне буйной растительности.

Нефертити удалилась в северный конец города, где возле караульни располагался ее дворец «Замок Атона», или Хат-Атон. Это был роскошный ансамбль, каждое строение которого, вплоть до птичника, было украшено самыми прекрасными «натуралистическими» фресками, из всех когда-либо обнаруженных в египетских развалинах; на этих изящных картинках дикие голуби мирно сидят в зарослях папируса и зимородки ныряют в воду. Очевидно, в этом дворце жили и три дочери Нефертити; старшая, Меритатон, была замужем за соправителем Эхнатона Сменхкаром. Сам царь настолько подпал под влияние собственных мистических построений, что, лишившись Нефертити, своей женской половины, чья знаменитая тиара так замечательно гармонировала с красной короной Севера, повелел изображать себя на стелах в компании своего соправителя и сводного брата (или брата); подобная двусмысленная подмена иногда рассматривается как доказательство того, что между ними существовала такая же скандальная связь, как между Адрианом и Антонием. Фактически же Эхнатон просто дошел до крайности в своем стремлении воплотить собственный идеальный принцип, согласно которому вечное начало жизни нисходит от Шара к паре, которая сама по себе служит залогом вечного всесилия Шара.