— И вы при том не перегрызаете горло тому, кто лишил вас плевы? И ничего такого не отгрызаете? — на всякий случай спросил я.

— Мы же не северные эльфийки, — улыбнулась мать. — что толку мне в твоем перекушенном горле? Или моей девочке?

— Ах, неразумное дитя! — обнимая все еще плачущую Лопену сказал я. — Ну, почему? Почему ты мне раньше мне этого не рассказала?

— Я подумала, что ты никогда не сделаешь этого, если узнаешь в кого я превращусь, — всхлипнув и прижавшись ко мне призналась она.

— О, Боги! — ответствовал я. — Да будь тем, кем хочешь! Никогда не имел я ничего против волчиц, ведь даже во время моих путешествий по северу они не доставили мне никаких неприятностей.

— Эй, милый гость! — еще шире улыбнулась хозяйка дома, заметив, как я начинаю приподнимать подол платья Лопены. — Не в наших обычаях, однако, чтобы ты делал это с дочкой при матери. Подожди, пока я не выйду за дверь.

Нет слов, чтобы описать радость, появившуюся в ярко-зеленых глазах Лопены, когда лишилась она девства, и, что испытал я, когда, вдруг, оказалась рядом со мной юная игривая волчица с темным загривком, пушистой теплой шерстью и сверкающими клыками.

Как обнимались мы с ней даже в этом, волчьем ее состоянии, как вновь оборотилась она человеком и губы наши слились в поцелуе.

— Я рожу нам очень много волчат, — пообещала Лопена. — А, если будет среди них девочка, так знай, я расскажу ей все о тебе, чтобы она знала своего отца.

Тут снова слились мы воедино и снова испытали наслаждение.

— Возьми это, — сказал я ей, протягивая золотой. — пусть не будет тебе от него пользы, а, все же, останется какая-то память обо мне. Не самый хороший человек я на свете этом, а, может быть, наверное, и не самый плохой.

— Рассвет, — сказала тут она. — Ты такой, какой есть. Мне ты сейчас хорош. Возьму я твой кусок золота, в ответ же дам свой подарок.

С этими словами припала она к моей шее и тут ощутил я боль от которой даже вскрикнул.

— Ни один волк и ни одна собака в жизни тебя не тронут, — глядя мне глаза в глаза пообещала Лопена. — Но и ты не делай им вреда. Союз наш — сильнее смерти, и быть по сему.

— Быть по сему, — согласился я. — Пусть будет это памятью о нашей ночи, ибо ночь получилась, по истине, удивительна.

На следующий день ушли мы из гостеприимного селения и долго шли в западном направлении, потому что именно там лежали границы нашего королевства.

Границ, как таковых, не оказалось, царили же кругом разор и запустение. И даже села были опустевшие и разграбленные.

Однажды же на закате, когда совсем мы собирались уже укладываться на ночевку, налетело на нас человек двадцать людей с алебардами в одеяниях королевских солдат.

Долго вопили они о том, что люди мы подозрительные и карать нужно нас смертию, как языческих шпионов, но тут вдруг появился среди них один, разом нас спасший.

Называли его не иначе, чем Кашеваром, обращались к нему весьма уважительно, мы же четверо с немалым удивлением опознали в нем того самого Кривого, который некогда заступился за нас перед ватагой Свирепой Акулы, а после был на нашем корабле делильщиком еды и питья.

— Друг мой Кривой, — с изумлением сказала Глазки, когда мы остались наедине. — Мы-то думали, что вся наша ватага погибла!

— Да и я-то думал, что вы до сих пор бродите по морям, — ответствовал Кривой. — О вас чего только не рассказывают!

— Все мы знаем цену историям о пиратах, — усмехнулась Глазки. — Но как ты спасся?

— Знайте же, что когда нашу ватагу разбили и пленили, — объяснил Кривой, — я сразу начал думать о том, как спасти свою жизнь. И вот, присмотрев среди прочих одного морского офицера, я шепнул ему, что знаю секрет ужасного Бесова Огня, благодаря которому наша ватага была непобедима.

— Не называл бы ты его так, — попросил я нашего бывшего товарища. — Ведь много раз говорил я вам, что не я его придумал, а вычитал из книг.

— Стал бы я объяснять это офицеру? — усмехнулся Кривой. — Зачем? Он избавил меня от пыток, я же рассказал ему, как ты смешивал компоненты наших снарядов. Извини, но Бесовым Огнем их сегодня и на Королевском Флоте называют.

— Отрадно слышать, что ты спасся, — сказала Глазки. — Но что было дальше?

— Мой офицер устроил меня на флот, но я решил, что, коль скоро, пошли на вольных мореплавателей такие гонения, лучше от моря держаться подальше, — объяснил Кривой. — Так что, перейдя в армию, пребываю теперь полковым кашеваром и имею свой верный кусок хлеба.