Шум от всеобщего разговора, от шарканья, от шпор, от музыки оглушил Наташу. Блестящая толпа разнаряженных красавиц изумила ее; она смешалась, побледнела, дрожащая прижалась к матушке, и все прочитали — семнадцать лет на миленьком личике ее. Несмотря на замешательство дочери, матушка, по совету Блестова, повлекла ее к баронессе. Ловкая хозяйка взяла Наташу за руку, прошептала ей обыкновенные, никем не слышимые приветствия и между тем окинула быстрым взором трепещущую красавицу. Стан, глаза, платье и огромный жонкилевый букет — все было замечено, все было оценено: так несчастный скульптор разбирает недостатки в Венере Медицейской [63]; так дюжинный стихотворец водяной критикой хочет залить поэтический огонь волшебника Пушкина.

Желаете ли вы подслушать шепот танцовщиц? Хотите ли узнать впечатление, произведенное вновь появившейся девушкой? Одни находили Наташу неповоротливою, неловкою, другие смеялись над свежестью ее румянца, иные замечали безвкусие в буклях, еще иные хладнокровно сознавались, что она молода и хороша, да, верно, провинциалка.

Между тем как продолжался строгий смотр нашей героини, между тем как испуганная Наташа проходила сквозь ряды язвительных замечаний, заботливый дядюшка, душистый Блестов уже промчался по зале, собрал обещания друзей-танцоров и сам поспешил воспользоваться первым бальным подвигом Наташи. Кончив польский, довольный сам собою, шепнул он маменьке: Je l'ai introduit! [64].

Взволновались друзья-танцоры, обступили Наташу. После неловкой нерешительности выбор пал на гусара `a la fleur d'orange… [65]Сделан первый шаг, и — Наташа не сходила с паркета: и мило, и странно было смотреть, с каким старанием неопытная красавица выделывала трудные па эфирного своего танцевального учителя, с каким невинным, безрасчетным жаром вертелась она в котильоне! Незнакомая с танцорами, она выбирала иногда неуклюжего провинциала, простреленного героя-дуэлиста и гастронома-подагрика.

Насилу вырвали измученную Наташу из котильона. Приехали домой, вошли в спальную бабушки, и из рук ожидавшей их старушки выпал "Разбойник шварцвальдских лесов"! Явились нянюшки, матушки, горничные, начались расспросы, рассказы, толки.

Но сон превозмогает и женскую говорливость. Простились с бабушкой, с Наташи сняли бальные оковы, и она, уже поутру, заснула девушкой большого света в сладостных мечтах. Маменька пошла в свой кабинет, а Блестов уехал…

— Каково-то будет пробуждение? Каков-то будет день? Каков-то будет новый образ жизни Наташи? Угадать нетрудно. Вместо географии — мадам NN, вместо ландкарт — выкройки, вместо истории — городские вести, вместо Расина — Россини, вместо покойного сна — бессонница, вместо свежего румянца — бледность и расслабленные нервы…»

Глава XIV.

«Ласковость на челе жены прогоняет дикость мужа»{1}

«Неприлично, говоря о жене своей, называть супругой или сударыней; просто должно называть ее женой», — гласит одно из правил «светского обхождения». В подтверждение приведем выдержку из письма М. Н. Загоскина к Н. И. Гнедичу: «Как ты думаешь, мой друг, не лучше ли для избежания неприятного созвучия заменить сей стих:

С женой же жить не год, не два, а целый век —

С супругой жить не год, не два, а целый век, —

хотя слово супругав простом разговоре и не слишком употребительно»{2}.

Интересное свидетельство находим в воспоминаниях Е. И. Раевской: «Императрицу государь (Николай I. — Е.Л.) любил искренно, и она ему платила той же самоотверженной привязанностью. Он уважал ее и заставил ее занимать при дворе то высшее место, которое и следовало ей занять. Все при дворе изменилось. Когда государь присутствовал при парадах или где-либо по обязанности своего сана, то по окончании того, что считал как бы своей службой, он спешил всегда назад во дворец, говоря своим приближенным: "Моя баба меня ждет, спешу домой"»{3}.

«Жинкой» называет в письмах к Александру II свою жену великий князь Константин Николаевич: «Имею к тебе одну задушевную просьбу, исполнением которой ты чрезвычайно утешишь мою бедную жинку [66]»{4}.

Современники А. С. Пушкина нередко «называли в интимности» своих жен «бабами», «жинками», «старухами», а на страницах мемуаров жена величалась «дражайшей половиной», «верной подругой», «другиней», «сообщницей», «домашним ангелом» и т. д.

В любой книге по этикету раздел, посвященный отношениям между супругами, в отличие от других состоит из небольшого списка правил, в основном этического характера.

Семейная жизнь — это сфера, где менее всего подчиняются условностям типа: сколько раз в день следует целовать супруга или кто первым должен сказать «доброе утро!».

Другие же правила, как «женщина в присутствии мужа должна быть в хорошем расположении духа» или «мужу не следует рассказывать жене непристойные анекдоты», мемуарная литература просто не фиксирует, поскольку это были прописные истины.

«Дать мужу совершенную свободу действовать, уходить, возвращаться». Пожалуй, это одно из немногих правил, к которому в мемуарной литературе можно отыскать целый ряд наглядных примеров.