Дома она долго подбирала шкурки, потом лезвием безопасной бритвы отрезала лапки и крепкой шелковой ниткой сшила шкурки одну с другой…

Незаметно наступил вечер.

Антонина зажгла электричество, поела, опустила пониже лампу и опять принялась за работу…

Легкая заячья шерсть как пух разлеталась по всей комнате, налезала в волосы, цеплялась к скатерти, к одеялу, к занавескам.

Когда палантин был почти готов, она заметила, что сшила шкурки чуть кривовато. Пришлось пороть и сшивать наново…

Постучал Пюльканем.

— Можно! — крикнула Антонина и отгрызла кусочек сахару.

— Добрый вечер, — сказал Пюльканем, — работаете?

— Добрый вечер, — ответила она, не поднимая головы, — работаю.

— Разрешите присесть?

— Садитесь.

Он сел, заложил ногу за ногу, погладил тремя пальцами бородку и рассказал, что сегодня у него в кооперативе приказчик Фетов попытался уворовать девять фунтов русско-американского сыра.

— Поймали?

— Поймали, — не торопясь, ответил Пюльканем, — пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой. Это вы из чего шьете — из зайца?

— Да.

— Мы слишком бедны для того, чтобы покупать дешевые вещи, — произнес Пюльканем. — Быть может, у вас совсем нет денег?

— Есть.

— Но отчего же вы не топите?

— Топлю, — сказала Антонина и встряхнула палантин, — топлю, вчера топила, а сегодня некогда — вот шью.

— Похудели, — вздохнул Пюльканем, — очень похудели…

Антонина низко опустила голову и ладонями растянула на столе палантин. Мех красиво серебрился и был мягок, — она с удовольствием разглаживала его.

— А разрешите вас спросить, — кашляя, заговорил Пюльканем, — долго ли вы предполагаете ждать работу? — Он очень раскашлялся, побагровел и, сплюнув за свою дверь в свою плевательницу, опять уселся и опять, как давеча, погладил бородку тремя пальцами. — Бронхит, — промолвил он, — молочко надо пить с боржомом, вы боржом любите?

— Нет.

— Напрасно. В нем полезные ископаемые есть.

— Какие?

— Железо.

— И все-то вы врете, — сказала Антонина. — Какие такие полезные ископаемые? Вранье!

— Не в настроении?

— В настроении.

— А мне кажется, что не в настроении, — сказал Пюльканем и полошил свою пухлую ладонь на руку Антонине, — сердится девочка, так я думаю, — добавил он чрезвычайно противным, квакающим голосом, — сердится?

— Пустите руку, — лениво и брезгливо потребовала Антонина.

— И губки надула, — все тем же квакающим голосом говорил Пюльканем, — и глазки сердитые…

— Пусти, дурак! — блеснув глазами, сказала Антонина. — Пусти…

— Пусти, пусти, пусти, — бормотал Пюльканем и наклонился через стол, вытянув губы трубочкой и пытаясь схватить Антонину свободной рукой за плечо.

— Пусти!

— Один поцелуйчик!

— Да пусти же…

Ей стало так противно, что она ударила его кулаком по лицу.

Он качнулся и отступил.

Она опять ударила.

Тогда он боком, прикрыв голову ладонью, как щитком, отскочил, но зацепился за коврик и едва устоял на ногах.

Антонина опять подошла и еще раз ударила его…

Он взвизгнул и присел на корточки, но тотчас же отпрыгнул к своей двери, ударился об нее спиною и замер в ужасе, глядя на приближающуюся с линейкой в руке Антонину. Дверь открывалась в кухню, Пюльканем искал ручку, но, не оборачиваясь, не мог ее найти, а обернуться боялся, так как Антонина в любую секунду могла его ударить.

— Послушайте! — крикнул он, но не успел кончить, потому что она ударила его линейкой по щеке. — Послушайте! — во второй раз завизжал Пюльканем и рванулся на Антонину, но она осыпала его таким градом ударов по голове и по лицу, что он взвыл и, чтобы хоть как-нибудь спастись, побежал в угол за плиту, но линейка со свистом преградила ему путь. Закрывая лицо ладонями, он стал медленно пятиться назад к своей двери.

— Послушайте, — вдруг сказала Антонина, — послушайте, как вам не стыдно…

Пюльканем потер разбитое лицо рукой и робко кашлянул.

— Как вам не стыдно, — повторила Антонина, — как вам только не стыдно?.. Ах, боже, боже, был бы жив папа!

И, закинув голову назад, бессильно уронив руки, она вдруг так страшно и громко разрыдалась, что Пюльканем не выдержал и подошел к ней…

Она плакала, стоя посреди кухни, подняв кверху бледное, худенькое лицо и смешно растирая бока ладонями… Слезы одна за другой катились по ее щекам, каждый мускул лица дрожал, и все ее существо было полно такого страдания и горя, что Пюльканем почувствовал, как защекотало у него в носу и туман на мгновение застелил глаза.