Ему слишком трудно добывать себе насущные средства. Он скоро оставляет всякую попытку чем-нибудь заняться, предпочитает перебиваться со дня на день и живет на счет каких-нибудь добрых старух-ирландок или же великодушных и, вместе с тем, слабохарактерных молодых ремесленников, которые ушли из своей деревни вслед за ним и которых он теперь удостаивает своим обществом и разговором. И таким образом он влачит свою жизнь в середине пьесы; он проклинает судьбу, громит все человечество и хнычет, рассказывая о своих бедствиях, до самого последнего действия.

Тут он обратно получает вышеупомянутые «имения» в полное свое владение, может опять отправиться в деревню, снова произносить поучительные речи и наслаждаться счастьем.

Поучительные речи составляют, несомненно, его главное занятие и, надо признаться, что этих речей у него неистощимый запас. Он так же наполнен благородными чувствами, как пузырь воздухом. Чувства эти слабые и водянистые, они самого низкого разбора. Мы смутно припоминаем, что слыхали выражение их и прежде. И теперь, как только заговорят о них, нам сейчас же представляется мрачная, длинная комната, где царит тяжелое молчание, прерываемое только скрипом стальных перьев, или словами, сказанными иногда шепотом: «Билль, дай конфетку. Ты знаешь, что я тебя люблю»; или другими, но сказанными уже значительно громче: «Пожалуйста, сэр, скажите Джимми Боггльсу, чтобы он не толкал мне под локоть». Но сценический герой, очевидно, считает эти разглагольствования драгоценными камнями, гениальными мыслями, добытыми из самых недр философии.

Галерея приходит от них в восторг, и как только начинает говорить герой, она громко аплодирует ему. Какие, право, сердечные люди эти зрители, сидящие на галерее, они всегда так радушно приветствуют своих старых друзей!

А потом, ведь, это все такие прекрасные чувства, и зрители с галереи в английских театрах — народ очень нравственный. Нам кажется, что во всем свете нет людей, которые были бы хоть наполовину так нравственны, до такой степени любили добродетель, даже и в том случае, когда она соединяется с неповоротливостью и глупостью, и ненавидели бы подлость в словах, или в действиях, как современная театральная галерея.

Сравнительно со зрителями галереи в театре Адельфи, даже первые христианские мученики показались бы грешными и более привязанными ко всему мирскому.

Сценический герой обладает большой физической силой. Этого нельзя заключить по его наружности, но стоит только героине закричать: «Помогите! О, Джорж, спаси меня!» или полицейским сделать попытку схватить его, — тогда с ним едва ли справятся два злодея и к ним в придачу трое подкупленных убийц, да кроме того четыре сыщика.

Если ему не удается одним ударом свалить троих с ног, то ему кажется, что он болен, и он не может понять «отчего с ним сделалась такая слабость».

У героя есть своя особенная манера объясняться в любви. Он делает это как-то сзади.

Когда он начинает говорить, то девушка отворачивается от него (она, как мы упоминали выше, очень робка и застенчива); он овладевает ее руками и шепчет ей о своей любви из-за спины.

Сценический герой всегда носит лаковые сапоги, на которых никогда не бывает ни пылинки.

Иногда он богат и помещается в такой комнате, в которую ведут семь дверей, а иногда умирает с голода на чердаке, но и в том, и в другом случае на нем бывают надеты с иголочки новые лаковые сапоги.

Под эти сапоги ему дали бы, по крайней мере, три шиллинга и шесть пенсов, и когда плачет его голодный ребенок, то нам всегда приходит в голову, что вместо того, чтобы воссылать мольбы к небесам, ему бы лучше снять эти сапоги да заложить их, но он, по-видимому, никогда не может об этом догадаться.

Этот сценический герой переходит даже через африканскую пустыню в лаковых сапогах. Когда, после кораблекрушения, волны выбрасывают его на необитаемый остров, то он захватывает с собою и несколько пар таких сапог.

Он возвращается из долгого и утомительного путешествия; все его платье в лохмотьях, но сапоги у него новые и блестят, как стекло. В лаковых сапогах он ходит пешком по австралийским лесам, сражается в Египте и открывает Северный полюс.

Иногда он бывает рудокопом, иногда рабочим на доках, а то солдатом или матросом, но чем он ни был, на нем всегда надеты лаковые сапоги.

Он катается в лодке в лаковых сапогах и в них же он играет в крикет, отправляется на рыбную ловлю или на охоту. Он и в самый рай пойдет в лаковых сапогах, а если уже этого нельзя будет сделать, то он лучше откажется от приглашения.

Сценический герой никогда не выражается ясным, простым языком, каким говорят все обыкновенные смертные.

— Ведь ты будешь мне писать, мой милый, когда уедешь от меня далеко? — спрашивает героиня.

Обыкновенный человек ответил бы так:

— Непременно буду, моя цыпочка, и даже каждый день.

Но сценический герой, это — высшее созданье. Он говорит:

— Видишь ли ты вон ту звездочку, моя дорогая?

Она поднимает глаза к небу и говорит, что видит эту звездочку; тут он начинает нести чепуху об этой звездочке и толкует целых пять минут, говоря, что он тогда только перестанет писать к ней, когда эта чуть-чуть мерцающая звездочка спадет с неба.