Шрифт:
По льду реки, не спеша, тёмным облаком идут на город слободские бойцы; горожане, стоя у обрыва, присматриваются к ним, считая:
— Стрельцов идёт, старый чёрт…
— А Квашнин тут?
— Вон, сбоку-то…
— И Македошка вышел!
— Ордынцев впереди…
— Многовато их высыпало сегодня!..
— Эй, полупочтенные! — кричит с реки всегда пьяный слободской сапожник Македон. — Пожалуйте на поле, мы бы вас потяпали!
Горожане, подтягивая кушаки, спускаются на лёд, уговариваясь:
— Ты, Коптев, в середину встань, а Маклаковы — с плеч тебе…
— Севачева с Ермилом да Толоконниковым на левое бы крыло, да ещё туда которых посильнее, да тем крылом и хлестнуть их, когда они разойдутся.
— Приятели! Припятили? — кричит слободской народ, уставляясь стеною. Весь он лохматый, одёрганный, многие бойцы уже сильно выпивши, все — и пьяные и трезвые — одинаково бесшабашно дерзки на язык, задорят горожан с великим умением, со смаком, во всех есть что-то волчье, отчаянное и пугающее.
Македон, пьяненький и весь вывихнутый, приплясывая, поёт во всю глотку:
Окуровски воеводы — Знамениты куроводы; Живут сыто, не горюют, Друг у друга кур воруют…А чей-то развесёлый голос вторит:
У них жены всё — Матрёны, Кулаком рожи крещёны — их, ты!— Эй вы, — угрюмо кричит Толоконников, — выходи, что ли, кто против меня, весёлы воры!
— Еруслан Лазарич? Здорово ли живёшь? Тоскует мой кулак по твоему боку!
— А ты выходи!
— А ты погоди!
— Трусишь?
— Трясусь. Ноги за уши заскакивают!
— Вот я те обобью их, уши-те!
— Эко хорошо будет! Оглохну я — никогда глупой речи твоей не услышу!
— Ну-ко, ребята, с богом! — говорит слесарь Коптев, обеими руками натягивая шапку на голову. — Вались дружно! Бей воров!
И свирепо воет, возбуждая себя и своих:
— Давай бою-у-у! Пошла наша, пошла-а! Бей их! Бей! Бей!
Хлынули горожане тяжёлой волной на крепкую стенку слободских, забухали кулаки, заляскали некрепко сжатые зубы, раздался оглушающий рёв и вой:
— У-ух! А-ахх!
— Молодчики-слобода, стой дружно! — громогласно кричит высокий ражий Ордынцев и, точно топором рубит, бьет по головам горожан. Против него — Коптев, без полушубка, в разорванной рубахе. Они давние приятели, кумовья.
— Егор Иванычу — эхма! — здоровается Ордынцев, с размаха ударяя кума по виску.
— Изот Кузьмич, получи-кась! — отвечает Коптев, нанося ему удар в грудь.
А сапожник Македон, держа в зубах шапку, быстрыми ударами хлещет Маклакова с уха на ухо и мычит. Тяжёлый Маклаков мотает головой, ловя какую-то минуту, и вдруг, ударив сапожника сверху, словно заколачивает его в лёд.
— Накось!
Снова размахнувшись, он хочет сбить Ордынцева, но длинный шорник Квашнин бьёт его одной рукой под мышку, другой — по зубам; городской силач приседает, а Квашнин кричит:
— Ты встань! Нет, ты постой! Я те додам ещё разок! Ты мне за шлею недодал, дак я те…
Старый, сутулый медведь Стрельцов, спокойно и мерно разбивая лица горожан огромным кулаком, сипло кричит:
— А ты не разговаривай! Ты — бей, знай! Счета твои — в будни сведёшь!
Городских теснят к берегу — кажется, что вот сейчас их прижмут к обрыву и раздавят, размозжат десятками тяжёлых кулаков.
Слышны тяжкие удары, кряканье, злобный вой и стон, плюются люди, ругаются сверлящей русской бранью.
И всё яростнее бьют в середину стены городских, разламывая её, опрокидывая людей под ноги себе, словно надеясь найти за ними коренного и страшнейшего врага.
Но уже слышен тревожный крик Федьки Ордынцева:
— Тятя, гляди-ко, заходят, тятя!
— Наз-зад, наши, наза-ад! — кричит Мишка Ключарев.
Поздно. Справа и сзади обрушились городские с пожарным Севачевым и лучшими бойцами во главе; пожарный низенький, голова у него вросла в плечи, руки короткие, — подняв их на уровень плеч, он страшно быстро суёт кулаками в животы и груди людей и опрокидывает, расталкивает, перешибает их надвое. Они изгибаются, охая, приседают и ложатся под ноги ему, точно брёвна срубленные.