— Подожди! — воскликнул Паморхов. — Ты говоришь, доктор, что меня выдумали, что я сам себя выдумал… Это — вздор! Я себя — знаю. В сущности, я превосходный человек…

— Это… неожиданно! — сказал доктор, с любопытством взглянув на хозяина. — А впрочем, продолжай…

— И буду. Очень жаль, что никто не догадался вовремя, какой я интересный человек, какой оригинал, — торопливо и задыхаясь говорит Паморхов.

За окном черно. В сумраке комнаты, в углу неприятно выделяются изломанные очертания филодендрона, воздушные корни, точно длинные черви, чёрные листья, как уродливые ладони с расплющенными пальцами.

— Ещё в отрочестве, — тяжело кипят слова хозяина, — меня, так сказать, взял в плен вопрос — почему нельзя? И я всю жизнь пытался найти последнее нельзя, дальше которого — некуда идти…

Доктор искоса, сквозь дым смотрит в лицо хозяина внимательно и недоверчиво, взглядом следователя, а Капитолина, глядя в огонь, дремотно улыбается.

— Мои якобы безобразия — только попытки понять — а почему нельзя?

— Ты что читаешь? — спросил доктор.

— Читаю? — удивился Паморхов, но, тряхнув головою и хрипло смеясь, сказал: — Ага, ты думаешь, что я из книг? Ну, брат, я не глупее писателей…

— Продолжай, — попросил доктор, спокойно вытягивая ноги к огню. — Только не философствуй. Факт — выше философии.

— Я иду к фактам… Мне, брат, сегодня хочется говорить про себя — это моё право!

Он угрожающе выкатил глаза, багровое лицо его возбуждённо лоснилось, глядя через плечо доктора в сумрак зала, он покачивался и говорил:

— В юности я был очень дерзок, может быть — зол. В зубах разных «нельзя» не почувствуешь себя добреньким, а? То-то! У инспектора гимназии жила девчонка, лет пятнадцати, года на два моложе меня — какая-то дальняя родственница; инспектор держал её в позиции горничной, хотя она тоже училась, гимназистка. Однажды, во время большой перемены, я вижу — её обнимает в сарае некий семиклассник, эдакая, знаешь, революционная шишка, эдакий… Чернышевский, что ли. Ну, нигилист и… вообще я его не любил. Его фамилия — Брагин, Павел Брагин…

Доктор поднял брови, вынул сигару изо рта, как будто желая спросить о чём-то, но промолчал.

— Весна, девушка, мне — девятнадцать лет, я был солидно осведомлён по амурной части, а тут ещё — человек противный. Почему же он может, а мне — нельзя? Изо всего этого в сумме получился скандал, чёрт их возьми! Зная, что девушку держат строго, я поймал её и предъявил серьёзные требования, а иначе, говорю, ваше дело — швах! Я был парень видный, и меня очень удивило, что она заартачилась, мы поссорились, и нечаянно я разорвал ей кофточку на груди. Конечно — крик, люди, заседание педагогического совета, и меня — исключили… да. А этот осёл — остался.

— Брагин? — спросил доктор.

— Ну да.

— А девочка? — спросила Капитолина.

— Ей, вероятно, пришлось солоно… Я тогда же перебрался в юнкерское…

Он нахмурился, задумавшись, сердито оттопырив губы. Потом налил коньяку, выпил и пошёл к двери, шаркая туфлями.

Взглянув на его отражение в зеркале, женщина, краснея, опустила глаза, доктор взял её руку и потянул к себе, она, покорно склоняясь, прошептала:

— Ой, не надо…

Не спеша, властно доктор прижался губами к её губам, потом встал и начал шагать, громко стуча каблуками.

— Зачем ты позволяешь ему пить? — тихонько спросила женщина.

— А тебе не всё равно?

— Ночью у него будет припадок, я не люблю возиться…

— Скоро конец.

— Фи, как ты говоришь?

— Как?

— Странные вы, мужчины…

— Да?

— Страшные…

— Вот как…

Капитолина закинула руки за голову и сказала вполголоса:

— А ты, ты — положительно способен на преступление.

Доктор взглянул на неё, говоря:

— Испортила ты себе голову разным вздором. Ну что ж, напишет он завещание в твою пользу, да?

— Не знаю…

— Если ты не сумеешь заставить его написать завещание — будет глупо. Что ты будешь делать, когда он умрёт?

— С тобой жить.

— А жену — отравить прикажешь?

Капитолина засмеялась тихонько:

— Ты — удивительный! Ты даже и говоришь, как преступник…

— Слушай, — сердито сказал доктор, глядя в зеркало, где отражалась дверь, — если ты не сумеешь обеспечить себя…

— Ах, перестань! Ну, сделаюсь кокоткой — это очень интересно, почитай-ка…

— Вздор!

— По-твоему, и madamё Дюбарри — вздор? И Диана де-Пути? — спросила женщина.

Доктор, загнув бородку к носу, молчал, а она говорила с удивлением:

— Просто ужас, какой ты невежда, как мало знаешь историю и женщин… Когда мы будем жить вместе, я тобою займусь. Нужно читать, а то и говорить не о чем, согласись…

В стёкла бил дождь. Сухо скрипел паркет под ногами доктора. Отражение огня, ползая по ножкам стола, странно оживляло его, казалось, он раскачивается и сейчас тоже пойдёт по комнате, звеня рюмками и стаканами.