Назаров следил за полётом птицы, и ему казалось, что в нём тоже медленно плавает чёрный шарик, — никаких мыслей нет, не хочется думать, и жутко следить за этой чёрной точкой в небе, отражённой где-то глубоко в душе.

Вдруг вспомнились слова Христины: «Ни о чем не думай — делай…»

«Намекает она али нет? Пожалуй, намекает! Ей — что? Будет удача — её выигрыш, не будет, пропаду я — с другим начнет гулять…»

А Христина, лаская его, тихонько, жалобно говорила:

— Пожить бы поскорее хорошо-то, миленький ты мой, одним бы, на полной свободе, хозяевами себе…

Он беспокойно повернулся на бок, не желая более смотреть в небо, и, глядя снизу вверх в лицо ей, сердито сказал:

— Что ты, уговариваешь?

— Коленька, — так уж хочется мне с тобой…

— Лучше бы поцеловала!

— Поцеловать-то и хочется, — шепнула она, наклоняясь. Николай закинул руки за шею ей, притянул к себе и закрыл глаза, прильнув к её губам.

— Ой — пусти! — шептала она, отталкивая его, вырвалась и, легко столкнув парня с колен своих, встала на ноги, томно потягиваясь.

— Задохнулась даже…

Он откатился под сосны и, лёжа вниз лицом, бормотал:

— Идёт время, идёт, а ты — мучайся! Эх! Господи!

Христина молчала, отряхая с юбки хвою и траву, потом, взглянув на солнце, сказала:

— Надобно домой…

— Погоди!

— Нет, надо…

И, помолчав, прибавила:

— Надо идти…

Николай сел на земле, поправил волосы, надел картуз.

— Ну, едем…

Но Христина, отступив в сторону, сказала виноватым голосом:

— Я, Коля, пеше пойду сегодня…

— Отчего?

— Та-ак.

Он поднялся на ноги, оглядываясь, прислушался — где-то неподалёку бил коростель, а Христина тихонько говорила:

— Мне к Мишиным надо зайти…

Глаза у неё разбегались, по лицу расплылась слащавая улыбочка.

— Врёшь ты, — тихо сказал Николай.

— Ей-богу — правда! — воскликнула она, прижимая руки к высокой груди.

— Врёшь, — повторил парень раздумчиво и, тряхнув головою, подошёл вплоть к ней. — Погляди-ка в глаза мне — ну?

Она испуганно выкатила карие зрачки, улыбка сошла с лица её, и губы вздрогнули.

— Что ты, Коленька!

— Знаю я, о чём ты думаешь! — сказал он сердито. — И почему не едешь сегодня со мной — понимаю!

— Да что ты! — повторила она обиженно. — Что тебе кажется? Господь с тобой, право!

Он подвинулся к ней, тихо говоря:

— Ты на что мне в то воскресенье про Федосью Шилову рассказала?

— И не помню я даже…

— Не помнишь?

Но вдруг покраснев, она взмахнула рукой и, широко крестясь, заговорила торопливо:

— Вот — на! — святой крест — правда это! Все говорят про неё, только доказать нельзя, ведь уж семь месяцев прошло, как он помер…

Она смотрела прямо в глаза ему, речь её становилась всё многословнее, оживлённее — он подумал: «Может, ошибаюсь я, свои мысли вижу у неё…»

И вслух сказал примирительно:

— Да я не про это! Нужно ли мне в чужое дело соваться?..

— Так про что же? — спросила она удивлённо.

— Да вот… всё вместе со мной в лодке отсюда ездила, а сегодня вдруг будто испугалась чего — иду одна, пешком!

В глазах её вспыхнули и тотчас погасли зелёные искорки, она обняла его за шею и, поцеловав, шепнула на ухо:

— Не бойся!

— Чего? — спросил Назаров, тоже обняв её, а она, крепко прижимаясь к нему грудью, томно прикрыв глаза, маня и обещая, сказала:

— Ничего не бойся! Ой, люблю я тебя до смерти!

И, вдруг обессилев, тяжело повисла в его руках.

У него сладко кружилась голова, сердце буйно затрепетало, он обнимал её всё крепче, целуя открытые горячие губы, сжимая податливое мягкое тело, и опрокидывал его на землю, но она неожиданно, ловким движением выскользнула из его рук и, оттолкнув, задыхаясь, крикнула подавленно:

— Иди, уходи!

Он, шатаясь, пошёл к ней.

— Уходи, Николай! — снова крикнула она. — Не могу я… ну тебя…

Глядя на неё пьяными глазами, обессиленный возбуждением, он пробормотал: