Горький Максим
Шрифт:
На мой взгляд, стало быть, на взгляд атеиста, тут маленькое противоречие, господа христиане. Но противоречия — дело настолько обычное у вас, что вы, наверное, не обратите на это особого внимания. Во время суда над Бехером вы будете руководствоваться чувством личной мести по отношению к человеку, дерзнувшему честно, бесстрашно и талантливо показать вам правду.
Я знаю, что европейская буржуазия нисколько не гнушается своих преступлений. Что может устрашить её после того, как она принесла в жертву миллионы людей на полях Франции?
Бехер потрясающе хорошо изобразил в своём «Люизите», как лучшие силы рабочих масс заживо сгорают в облаках ядовитого газа единственно для того, чтобы могли появиться на свете военные спекулянты Раффке и другие чудовища. Четыре года гнуснейшей бойни привели к тому, что часть победителей надолго обескровлена, а побеждённые вконец разграблены. Выиграл на этом только Третий, всё более глупеющий от гордости, потому что он уверен, что он умней и сильней, чем все остальные. Все — тайно или открыто — стремятся к новой бойне, которая обещает быть ещё бессмысленней и глупее прежней.
Один из «героев» «Люизита», Брац, с замечательным цинизмом заявляет:
«Война — необходимый фактор для развития культуры, наивысшая сила и проявление жизненности наших культурных народов.»
Вот это действительно чудовище, которому место в тюрьме. Вот кого надо предать суду!
Если Иоганнес Бехер будет осуждён, это будет равносильно оправданию авантюристов и проходимцев типа Браца.
Мне кажется, буржуазии давно уже следовало бы понять, что такие «меры самозащиты», как суд над Бехером, как убийство Сакко и Ванцетти после семи лет мучений, не спасут её от неотвратимой гибели, а только усилят ненависть к ней и приблизят, таким образом, её падение.
Буржуазия уже ничего не может предложить. У неё уже нет тех средств, которые позволяли ей прежде держать и цепях рабочие массы. У неё больше нет никакой религии, никакой идеологии, которая могла бы оправдать её преступления.
Единственным основанием, благодаря которому она ещё держится, является бессовестная эксплуатация научных сил, обогащающих её промышленность и технику.
Но и это, конечно, ненадолго: люди науки отличаются большей проницательностью, чем остальные, и им, конечно, скоро станет ясно, что, работая на паразитов и «шиберов», они работают не для «культуры», а в ущерб народу и собственным интересам.
Я призываю всех честных людей протестовать против суда над Иоганнесом Бехером, виновным единственно в том, что он честен и талантлив.
Рецензия
Пришёл из деревни отличный поэт Сергей Есенин, быстро заставил полюбить его милые стихи; немножко чрезмерно возгордился этой дешёвой любовью; затем почувствовал дешевизну её и был многократно уязвлён завистью к его славе; затосковал: начал отравляться нечистыми удовольствиями города, потом стал бунтовать против него детским бунтом и, разбив об город некрепкое сердце своё, погиб.
Драма совершенно законная. Вероятно, и ещё не один талантливый человек погибнет, если не сумеет понять, почувствовать глубокое и всем ходом истории обусловленное значение того, что называется «смычкой» города и деревни. Трудно лирикам жить во время эпическое, в героические будни, я бы сказал.
А вот Госиздат напечатал книжку стихов крестьянина Михаила Исаковского «Провода в соломе». Этот поэт, мне кажется, хорошо понял необходимость и неизбежность «смычки», хорошо видит процесс её и прекрасно чувствует чудеса будних дней. Он пишет такие стихи:
«Радиомост Каждый день суров и осторожен, Словно нищий у чужих ворот: Был наш край от мира отгорожен Сотней вёрст, десятками болот. Эта глушь с тоскою неразлучна, Ветер спал на старом ветряке. Падал дождь. И было очень скучно, И дремали мысли в тупике. Но взметнулись, вспыхнули зарницы. Чрез болота, пашни и кусты, К деревням и сёлам из столицы Протянулись радиомосты. И в углу прокуренном нардома, Сбросив груз соломенной тоски, Вечером доклад из Совнаркома Слушали, столпившись, мужики. Грудь полна восторженного гула, Но кругом немая тишина, — Будто всех внезапно захлестнула Голубая радиоволна. А когда невидимые скрипки Зазвенели струнами вдали, — Тёплые, корявые улыбки На корявых лицах зацвели. Этот день никто не позабудет, Этот день деревню поднял в высь. И впервые неохотно люди По своим избушкам разбрелись.»Он рассказывает, как отец его вырубал орешины и дубки для цепов, а затем:
«На вновь отстроенном общественном гумне Отчётливо стучала молотилка.»О том, как Ленин, «простой и добрый», приказал возвратить отобранную у бедняка единственную корову. Он, Исаковский, говорит:
«Нынче жизнь расценивает в грош Разве только лодырь да калека.»Он знает:
«Есть у нас прекрасная земля, Остальное вырастим мы сами.»