— Как ты могла?

— Я — член партии!

— Я не о том. Как ты могла не предупредить меня?! Если бы с тобой что-нибудь случилось?

— Ничего со мной не случится, — она улыбнулась. — Я же чувствую, ты заботишься обо мне.

— Да, конечно, — смутился я. — Но все-таки ты женщина. Мало ли…

— Меня охранял Гюнтер.

— Хорош охранник! Без рук!

— Ты не знаешь Гюнтера. Те, кто охотятся за нами, тоже не знают. Кроме разве что твоего дружка.

— Какого дружка?

— Вилли Вайскруфта. Я встретила его в Мюнхене. Случайно, после выполнения задания, когда я передала документы и мне уже ничего не грозило. Он поинтересовался, что я делаю в Мюнхене. Я ответила, что у меня здесь тетка. Она просила сшить ей платье.

— Это правда?

— Насчет тетки?

— Да.

Я перевел дух. Прикинул, Вилли обладает данными ясновидца и откровенную ложь улавливал сразу.

— Послушай, Ханни. В следующий раз ты обязательно предупредишь меня. Я, к сожалению, не могу сопровождать тебя, у меня выступления и я не умею обращаться оружием, но помочь тебе я постараюсь.

Она задумалась.

— Я должна сообщить об этом Тони. Он доложит наверх.

— Никому сообщать не надо.

Ханни взгромоздилась на меня, овладела мною. Такого рода агитация пришлась мне по вкусу.

— Послушайте, товарищ Мессинг! У те-бя нет-т-т ни-как-к-ко-го по-ня-ти-я о то-м-м-м, что су-щест-ву-ет па-ртий-на-я ди-сци-пли-на.

— Мне-е-е-е пле-ва-ть-ть. Ох-х-х, к-а-к же-е-е мне хо-чет-ся на-пле-вать-ть-ть на па-ртий-ную-ю ди-сци-пли-ну.

— Ты-ы-ы не сме-ешь т-а-к го-во-рить-ть-ть. Па-ар-тия на-а-а-ш ру-ле-вой.

— То-гда я не отпу-щу те-бя в сле-дую-ущую поездку.

Она перешла с любовного языка на человечий и строго предупредила.

— Не смей даже заикаться об этом. Я знаю, ты способен кому угодно за-пуд-рить-ть мо-о-о-О-О-О-О-О-О-зги У фрау есть цель, она добьется цели. Так и знай. Так и знай, так и знай, так и ЗНА-А-А-АЙ!

В конце собрания, в качестве резолюции я предупредил.

— Если ты не послушаешься меня, Вольф внушит тебе такую забывчивость, что ты не то что маршрут, забудешь, куда сунула документы. Это первое. Второе — я тебе запрещаю перевозить деньги, ведь вы возите деньги?

— Да… но этим занимается Гюнтер.

Двоюродный брат, к которому Ханни обратилась за помощью, без проволочек разрешил наш спор.

— Если товарищ Вольф желает помочь нашему делу, не будем ему запрещать. Всю ответственность я беру на себя.

Так я принял участие в революционной борьбе.

Трудные были времена! Центробежностремительные! Днем, невзирая на упреки господина Цельмейстера, что на сцене я стал проявлять меньше усердия (это было неправдой) и позволяю себе иметь какие-то делишки на стороне (что было правдой), — я прикидывал самый безопасный маршрут, по которому должна была отправиться Ханни. Вечером, выступая в Винтергартене, пробегая в поисках спрятанных вещей среди изысканно сервированных, как до войны, столиков, в компании солидных буржуа, биржевых спекулянтов, боссов процветающей киноиндустрии, кинозвезд, точнее, дам определенного сорта, — я на расстоянии следил за ней, время от времени предлагал сменить маршрут или дождаться следующего поезда. Удивительно, но в Германии, даже в разгар ноябрьских боев восемнадцатого года, поезда ходили по расписанию. Только в этой стране, между Гамбургом и Мюнхеном, могло состояться то, что некоторые называют социализмом. Анархистам в Германии делать было нечего. Здесь даже самый отъявленный юдофоб никогда бы не посмел выказать свое презрение евреям, пока не поступит распоряжения сверху, не важно, от кого оно могло исходить — от президента, председателя, генерального секретаря, канцлера, фюрера, банфюрера, штурмфюрера, штандартенфюрера.

Но если распоряжение поступало, тогда держитесь, плутократы!

В свободное от выступлений время, обычно днем, я не мог отделаться от сомнений в собственном здравомыслии и страхов за Ханни. Я постоянно строил планы, как бы увлечь ее подальше, например, в Польшу, получившую к тому времени независимость. Там я мог получить гражданство, там можно было избавиться от господина Цельмейстера, там мы могли оформить наши отношения — или не оформлять их! — но уж никак не в угоду какой-нибудь партии, даже самой коммунистической! Там можно было заняться образованием — Виленский университет славился своим преподавательским составом, в котором преобладали сбежавшие из России профессора. Получив диплом, я мог бы заняться лечебной практикой, у меня отбоя не было бы от клиентов. Никто не смог бы запретить мне выступать с сеансами психологических опытов. Если для этого надо было уехать в Америку, мы уехали бы туда.

Разве это плохо? Разве там мы не могли принять участие в борьбе за установление справедливости, ведь к тому времени у меня сложилось твердое убеждение, что установление справедливости — это исключительно дело человеческих рук, или голов, как кому угодно, — но уж никак не обязанность Господа Бога. Создатель дал нам возможность решить эту проблему самим, так что давайте решать!

Однако вечером, появляясь на публике, во мне давала себя знать густопсовая, местечковая, еврейско-пролетарская закваска. Привитое в детстве кацбанство еще крепко бурлило во мне. Имели место и воспоминания о разочаровании отца, которого однажды «кинули» местные спекулянты, и несчастный отец Ханны. Мало ли упреков мог я бросить в лицо жирным!

Если бы позволял контракт, я бы спел им:

Или так:

Прошла весна, наступило лето. Жизнь наша, дерганная, нелепая, обрела какую-то последовательность, оформилась в распорядок.