Шрифт:
Эта догадка подтвердилась, когда до меня, пусть даже в пятом-десятом пересказе, дошел рассказ о таинственном отделе, организованном на Лубянке бывшим руководителем ленинградских чекистов Глебом Бокием [62] . Помимо создания собственных и расшифровки вражеских шифров, Бокий интересовался всякими потусторонними силами, и кое-кто из секретной коминтерновской секции перебрался к нему под крыло. Мой информатор утверждал, что Бокия как раз расстреляли за развал работы на этом направлении. Большевик с подпольным стажем, опытнейший чекист, чьим именем был назван пароход, свозивший осужденных на Соловки, вдруг забросил работу по овладению человеческой психикой и ударился в масонство и откровенно чуждые воинствующему материализму восточные культы, а также занялся организацией нелепого мистического общества «Единое трудовое братство».
62
Бокий Г. И. (1879–1937) — активный участник Октябрьского вооружённого восстания в Петрограде; член Петроградского ВРК. Долгие годы руководил Ленинградским управлением ГПУ-НКВД. В последние годы жизни и работы в НКВД Г. И. Бокий курировал расследования и поиск всевозможных паранормальных явлений. Существуют непроверенные сведения, что Бокий вел (по заданию высшего партруководства) исследования по паранормальным явлениям, зомбированию, восточным мистическим культам и т. д., тем более что он сам всегда интересовался подобными проблемами. Бокий — один из самых активных создателей ГУЛАГа. Во время чистки аппарата НКВД Н.И.Ежовым от сотрудников Г.Г.Ягоды года арестован и по обвинению в «предательстве и контрреволюционной деятельности» и расстрелян. В 1956 году реабилитирован.
С высоты четырнадцатого этажа утверждаю — масонство и подобные ему тайные организации, тем более всякого рода замешанные на оккультных дрожжах политические заговоры (например «жидо-массонские», «коммунистические» или «империалистические» вкупе со всякого цвета «демократическими»), имеют самое приблизительное отношение в тайнам человеческой психики. Это, скорее, спекулятивный и корыстный ответ на естественную потребность человека в тайне.
Тем не менее, после гибели Бокия кое-какой мистический опыт на Лубянке сумели сохранить. Недаром службистый Трущев умел ловко скрывать свои мысли. Это не так просто, как кажется, здесь тоже есть свои заморочки. Например, общаясь с Мессингом, Николай Михайлович, даже хозяйничая на кухне, постоянно напевал широко известную в ту пору песню:
В путь-дорожку дальнюю я тебя отправлю, Упадет на яблоню спелый цвет зари. Подари мне, сокол, на прощанье саблю, Вместе с острой саблей пику подари. [63]Я долго не мог сосредоточиться. Меня буквально изводил вопрос, каким оружием этот мобилизованный на войну сокол собирается воевать?
Не менее подозрительным казался и второй куплет:
Я на кончик пики повяжу платочек, На твои на синие погляжу глаза. Как взмахнет платочек, я всплакну чуточек, По дареной сабле побежит слеза.63
Песня 1936 года «В путь-дорожку дальнюю». Музыка Матвея Блантера, слова Сергея Острового.
Судя по откровенно идиотскому набору слов, такие песни, скорее всего, создавались как раз по заказу органов с целью наглухо прикрыть планы разрабатываемых секретных операций. Для этой цели может также пригодиться усердный поиск решения той или иной математической, а лучше шахматной, задачки, но лучшим методом можно считать умственное смакование женских прелестей. Или мужских, чего тоже нельзя исключить.
Мало ли способов может придумать жизнь!..
Только на третий день, когда я наконец закончил отчет, мне удалось пробить его защиту. Возможно, мне просто повезло и только потому, что он выбрал неудачный мотивчик, с которым у меня были свои счеты.
На земле, в небесах и на море Наш ответ и могуч и суров… Если завтра война, Если завтра в поход, Будет сегодня к походу готов.С этим лживым, обманчивым «ством» я справился быстро. Моментально отыскал щелку между куплетами и незаметно проскользнул в нее.
Что же открылось мне в глубине души капитана госбезопасности?
Страдания несчастного отца были безутешны…
Я не удержался от вопроса.
— Что с дочкой, Николай Михайлович?
Он не ответил. Даже не вздрогнул. Встал, большими пальцами расправил гимнастерку под ремнем. Подошел к окну, притаившись за шторой, замер.
— Здесь нет прослушки, — заверил я его.
— Как вы можете знать?
— Вижу. Вижу также вашу Светлану. На мой взгляд, вполне здоровая девочка.
— Она разучилась говорить.
— То есть? — не понял я.
— Зачем вам знать, Вольф Григорьевич?..
— Смелее, Николай Михайлович. Я не классовый враг и не двурушник, в чем, надеюсь, вы успели убедиться.
Трущев не ответил, вновь уселся на диван, закинул ногу на ногу, закурил папиросу.
— Она разучилась говорить, — признался он. — Потеряла, так сказать, дар речи. Сильнейший испуг.
— Когда это случилось?
— В декабре, перед новым годом.
— Сколько ей лет? Десять?
Трущев кивнул.
— Будет в сентябре.
— Я мог бы помочь.
Чекист не ответил. Молча докурил папиросу, встал, привычно расправил гимнастерку под ремнем, подошел ближе и поинтересовался.
— Ну, что тут у нас?..
Я протянул ему последний исписанный листок. Он просмотрел его, потом вернул и подсказал.
— Подпись, число.
Я добросовестно вывел: «18 июня. Вольф Мессинг». (Где-то теперь хранятся эти листки? И хранятся ли?)
— Теперь в гостиницу? — спросил Трущев.
— Да.
На лестнице я предупредил чекиста.
— Только не надо никак афишировать мою помощь. Прошу, никому ни слова, для меня это очень важно. Только вы и я, и ваша дочь. В тихой обстановке. Можно у меня в номере. Обдумайте мое предложение.