— Ганусен тоже еврей, — огрызнулся я, — и что?

— Ничего. Я, например, грузин. С точки зрения фюрера мы оба неполноценные особи. Меня, например, он не стал бы упрашивать поруководить нацистской партией.

Я рассмеялся. Чем-чем, а юмором нашего балабоса небо не обидело. Стоило только вообразить, как хромой Геббельс предоставляет Иосифу Виссарионовичу слово на партайтаге в Мюнхене, меня буквально разобрало до печенок.

Балабос терпеливо дождался, пока я успокоюсь, потом спросил.

— Представили, как я выступаю на съезде в Мюнхене?

У меня руки вспотели. Кто из нас телепат, я или он?

— Иосиф Виссарионович, я и в самом деле не могу понять, что вы хотите услышать от меня? Лаврентий Павлович, например, предлагал мне свое покровительство, если я соглашусь угадывать мысли отдельных несознательных граждан. Беда в том, что если даже мне и удастся что-нибудь угадать, эти сведения никак нельзя использовать в суде в качестве доказательства.

— Эту ошибку мы исправим, — пообещал вождь.

Я прикусил язык — такого поворота не мог бы вообразить даже самый опытный провидец, но отступать было некуда.

— Я готов помочь всеми силами, но я не знаю, что вас интересует. Да, я встречался с фюрером. Да, он произвел на меня впечатление своей горячностью и устремленностью за горизонт обычного. Да, он предлагал мне сотрудничество, но, поверьте, мне никогда в голову не приходило последовать на его зов. Эта была бы верная гибель. Если бы я позволил себе что-нибудь подобное, я очень скоро лишился бы не только дара, но и головы.

Затем не удержался и выпалил.

— Гитлер нападет на Советский Союз 22 июня!

Сталин, как ни в чем не бывало, ткнул меня трубкой.

— Какого года?

Я от отчаяния всплеснул руками.

— Не знаю. Не могу знать!

— Не можете или не хотите, Мессинг?

Я, стоя на краю бездны, попытался убедить его.

— Просто не знаю. Существует такое состояние, называется сулонг. Оно сродни гипнотическому сну. Когда я погружаюсь в него, меня посещают видения. Они чаще всего не привязаны к какому-то определенному месту, ко времени.

— То есть, вы не можете сказать к какому дню, месяцу или году они относятся?

— Именно! — обрадовался я. — Картинки могут быть привязаны к событию, но разобрать, что это за событие, с чем оно связано, тоже чрезвычайно трудно. Это удается очень редко. Прибавьте плохое знание языков, а то и вовсе их незнание. Незнание нравов, обычаев, моды, устройства жизни, наконец. Это нелегкая работа, Иосиф Виссарионович.

Наконец товарищ Сталин закончил набивать трубку и закурил.

— От таких прогнозов мало толку. Чем же вы отличаетесь от шарлатана? Как я могу вам верить?

— Вот и я говорю, товарищ Сталин, зачем мне верить? Это что-то вроде сновидения, все зыбко, фрагментами, цитатами, чаще всего не связанными между собой. Все плывет и подрагивает, причем, далекое будущее мне дается легче, но что касается завтрашнего дня, это практически невыполнимая задача. По-видимому, это происходит потому, что чем ближе к тебе это самое будущее, тем больше альтернатив. Те, кто заявляют, что способны угадать номера выигрышных лотерейных билетов, лгут. Например, до войны в Польше выступал известный медиум Шиллер-Школьник. Он брался предсказывать номера, на которые должны выпасть выигрыши в ближайшем розыгрыше. Когда мне об этом рассказывали, я задал только один вопрос: почему эти номера не купит сам провидец, хотя бы для того, чтобы иметь возможность бросить свою сомнительную и рискованную профессию?

— В том, в чем вы сейчас признались, есть известная логика, но вот в чем загвоздка, Мессинг. В отличие от всех прочих шарлатанов и мошенников, ваши так называемые вещие сны имеют странное свойство сбываться, и это говорит в вашу пользу. Ответьте, как вы сами относитесь к своим прогнозам? Какой процент ошибок допускаете?

Что я мог ответить? Я выговорил так, как оно есть.

— У меня не бывает ошибок, товарищ Сталин.

— То есть вы хотите сказать, что они все сбываются?

— Да.

— Все без исключения?

— Да, если все идет напрямую.

— Как это?

— Не помню, когда это было, в тридцать пятом или в тридцать шестом году. Одна женщина в Польше спросила меня о судьбе сына. Она предъявила его письмо. Я сразу угадал, что человек, написавший его, умер. Пришлось огорчить бедную женщину. Через полгода, а может, через год я вновь приехал в этот городок. Остановился в гостинице, тут ко мне ворвался молодой человек и начал скандалить. Он кричал, что я едва не погубил его мать. Дело едва не дошло до рукоприкладства. Я попросил его успокоиться и сообщил, что готов извиниться перед ним, только сначала надо разобраться, как вы, Иосиф Виссарионович, любезно выразились, в существе дела. Он пригласил в номер мать, которая тоже выразила свое неудовольствие ошибочным предсказанием. Я никак не мог понять, в чем дело, пока не попросил сына этой женщины написать что-нибудь своей рукой. Он исполнил мою просьбу. Я взглянул на написанное, и все стало ясно. Я спросил молодого человека, кто написал то злополучное письмо. Он признался, что это сделал его товарищ. У него в то время болела рука. Где теперь ваш товарищ? Он умер, признался молодой человек…