Молодой человек в зеркале подошел к женщине, посмотрел ей в глаза, она отрицательно качнула головой. Потом взяла из белой вазы цветы и, перебрав их в пальцах, выбрала три – белый, желтый и черный. Белый протянула ему, а с двумя оставшимися подошла ко мне. Ко мне – в зеркале. Протянула оба цветка. Я взял черный. Тогда она вернулась на прежнее место, и все мы там, в отраженной комнате, застыли точно в таком же положении, в каком находились в действительности. Как только это произошло, цветы исчезли из рук наших двойников, и это было уже обычное, точно повторяющее все движения, зеркальное отражение.

Дверь в противоположной стене отворилась; по винтовой лестнице мы спустились вниз. Колонны, балкончики, своды незаметно перешли в белоснежные и серебряные пластиковые коридоры. Мы продолжали идти, ничего не говоря, не то порознь, не то вместе; эта ситуация все более тяготила меня, но что можно было поделать? Начать сакраментальную, в традициях прошлого века, церемонию знакомства?

Приглушенные звуки оркестра. Мы словно попали за кулисы невидимой сцены, в глубине несколько столиков с отодвинутыми креслами, женщина остановилась и спросила спутника:

– Ты не пойдешь потанцевать?

– Не хочется, – ответил он. Я в первый раз за все время услышал его голос.

Он был красив и в то же время проникнут безволием, непонятной ленью, как будто этого человека ничто на белом свете не интересовало. У него был прекрасный, почти девичий рот. Он взглянул на меня. Потом на нее. Стоял, смотрел и молчал.

– Ну, тогда иди, если хочешь… – сказала она. Он раздвинул портьеру, служившую одной из стел, и вышел. Я шагнул за ним.

– Простите! – услышал я сзади. Я остановился. За занавесом раздались аплодисменты.

– Присядем на минутку?

Я молча сел. В профиль она была великолепна.

– Я Аэн Аэнис.

– Эл Брегг.

Она казалась удивленной. Не моим именем. Оно ей ничего не говорило. Скорее всего тем, что я так равнодушно воспринял ее имя. Теперь я мог присмотреться к ней вблизи. Ее красота была совершенной и беспощадной. И спокойная властная небрежность движений тоже. Розово-серое, больше серое, чем розовое, платье создавало фон, на котором еще ослепительней белели лицо и руки.

– Я вам не нравлюсь? – спокойно спросила она. Теперь уже пришла моя очередь удивляться.

– Я вас не знаю.

– Я Аммаи – из «Настоящих».

– Что это за «Настоящие»?

Ее взгляд с любопытством скользнул по мне.

– Вы не видели «Настоящих»?

– Я даже не знаю, что это такое.

– Откуда вы здесь взялись?

– Пришел из отеля.

– Ах, вот как, из отеля?.. – в ее голосе чувствовалась явная ирония. – А можно узнать, где вы были до того, как попали в отель.

– Можно. Фомальгаут.

– Что это такое?

– Созвездие.

– Что?!

– Звездная система, двадцать три световых года отсюда.

Ее веки вздрогнули. Губы раскрылись. Она была великолепна.

– Астронавт?

– Да.

– Понимаю. Я реалистка, довольно известная.

Я помолчал. Музыка продолжала играть.

– Вы танцуете?

Я чуть не рассмеялся.

– То, что сейчас танцуют, – нет.

– Жаль. Но это поправимо. Почему вы это сделали?

– Что?

– Там, на мостике.

Я не сразу ответил.

– Это было… инстинктивно.

– Вы… уже бывали?

– В этой пироге? Нет.

– Нет?

– Нет.

Минута молчания. Ее глаза, только что зеленые, сделались почти черными.

– Только в очень старых фильмах можно увидеть нечто подобное… – сказала она почти лениво. – Этого никто не сможет сыграть. Не удается. Когда я увидела это, я подумала… что вы…

Я ждал.

– Могли бы. Потому что вы приняли это всерьез. Так?

– Не знаю. Возможно.

– Это ничего. Я знаю. Хотите? Я в хороших отношениях с Френетом. Может быть, вы не знаете, кто это? Я ему скажу… Это главный режиссер реалов. Если вы только захотите…

Я расхохотался. Она вздрогнула.

– Простите. Но – великие небеса, черные и голубые! – вы решили… ангажировать меня…

– Да.

Она не казалась оскорбленной. Скорее наоборот.

– Благодарю. Но, знаете ли, лучше не стоит.