Чекан уже взял себя в руки, рассмеялся:

— Вот видишь, Анютушка, и до меня очередь дошла с нашим бдительным стражем беседовать. Ну что ж, придется идти. Прощевай до завтрева, красна девица! — Он поклонился в пояс Анюте.

Со стороны могло показаться, что кланяется он девушке нарочито и шутливо, однако его взгляд, направленный на Анюту, свидетельствовал об искренности и глубине его отношения к ней.

— Прощай, Чекан, даст Бог — вскоре свидимся и разговор наш продолжим! — степенно, не выказывая своих чувств при постороннем, кивнула Анюта.

Атаман ушел в сопровождении товарища, а Анюта еще долго сидела на бревне, глядя куда-то далеко-далеко, в темное пространство надвигавшейся ночи.

Степа поджидал атамана в той же самой библиотечной палате, в которой он с утра допрашивал Анюту, Ерему и еще нескольких ополченцев из Ереминой дружины. Чекан вошел со спокойным независимым видом, произнес чуть насмешливо:

— Здравствуй, стражник! Прикажешь мне садиться аль присаживаться?

— Здравствуй, атаман! Покуда присаживайся, — в тон ему ответил Степан.

Они уселись друг напротив друга.

— Вот смотрю я на тебя, атаман, и диву даюсь: уж больно уверенно ты держишься. Словно тебе опасаться и стыдиться нечего!

— А чего мне бояться, когда я по своей воле на смертный бой с ордынцами вышел? Коли б за свою шкуру дрожал, то и продолжал бы по лесам прятаться, да так, что ни одна собака б не нашла!

— Чем же так тебя ордынцы обидели, что ты решил разбой оставить да за родину порадеть?

— За родину мне радеть не впервой. Я ведь не всегда разбойником-то был, допрежь не раз в рати бился. Про свою ненависть к врагам я тебе высоких слов говорить не буду, ибо еще тогда, в воротах, заметил, что ты речам моим искренним не веришь. Коли хочешь, то считай, что мне неохота, чтобы порядок на Руси, к коему я привык, изменился. Воевод-то и дьяков местных я кого прикормил, кого запугал и гулял себе с ватагой припеваючи. А с ордынскими-то баскаками еще неизвестно, как получится. Вдруг они взяток не берут и начнут нас, разбойничков, смертным боем бить, — усмехнулся атаман.

— Теперь я, конечно же, должен задать вопрос: почто ты, мил человек, в разбойники-то подался? И услышать ответ про несправедливость людскую, да неправду боярскую, которая тебя, честного труженика, до большой дороги довела! Так ведь, атаман?

— Ты ж прям насквозь меня видишь, стражник!

— Вот смотрю я на тебя и думаю, что, по всему видать, человек ты неглупый, небесталанный. Не совестно тебе разбойничать, грех на душу брать?

— Как видишь, я в монастырь-то и пришел грехи замаливать! А насчет ума и талантов моих, кои ты отметить изволил, так у нас на Руси людям с этими качествами жить тяжелее всех приходится. Как посмотришь, что государь наш, помазанник Божий, вместе со своими опричниками вытворяет… Ты говоришь, что я, мол, разбойник, стыдиться должон. Да я по сравнению с царем Иваном Васильевичем просто младенец невинный. Кто, как не он, в прошлом годе целый город, Великий Новгород, дочиста разграбил, дотла спалил, трупами десятков тысяч горожан, людей русских, реку Волхов запрудил?

Услышав эти слова, Степа замолчал, опустил глаза. Ему, человеку, ненавидевшему опричников, пытавшемуся защитить от их произвола своих сограждан и вступившему с ними в смертельный бой, нечего было возразить атаману. И, намеренно переломив ход беседы, он в упор взглянул на Чекана и спросил:

— А ты, часом, не ордынский лазутчик?

Тот опешил от столь внезапного поворота, затем усмехнулся:

— Ну да, конечно! У тебя, как и у государя нашего, все поголовно — изменники, иностранные пособники… Ты тут только что мой ум похвалил, так вот я в связи с этим хочу заметить: атаман разбойников — это самое удобное прикрытие для лазутчика. Ни один стражник на тебя внимания не обратит, ни в чем не заподозрит.

— Надсмехаешься? — слегка повысил голос Степан, в глубине души сознавая обоснованность иронии собеседника.

— А что заслужил своими вопросами, то и получи в ответ!

— Ладно, умник, ты мне вот что теперь скажи: коль ты в войске служил, то знаешь ли, что такое ручная бомба? Доводилось видеть и в руках держать? — Степа вновь намеренно резко изменил тему допроса и исподволь впился внимательным взглядом в лицо собеседника.

— Бомба? — изумился атаман. — Видел, конечно, держал даже. Правда, в бою применять не приходилось.

— А ты где служил? Я сам-то повоевал изрядно! Вдруг вместе на одном поле радели…

— Проверить хочешь, — понимающе кивнул атаман. — Служил я в полку воеводы князя Никиты Курлятева. Ежели ты знаешь, то, согласно разрядным спискам, это был полк Правой руки.

— Знаю, конечно, — кивнул Степа. — Ты конник?

— Нет, пешец, — чуть замявшись, ответил атаман.

Эта его едва заметная заминка, фактически единственная за время всего допроса, не ускользнула от внимания Степана. Но стражник, автоматически зафиксировав ее, не смог определить: стоит ли придавать этому значение? На всякий случай Степа задал еще несколько вопросов-ловушек о службе в полку, но атаман ответил на них легко и уверенно.

— Ладно, вижу, что не врешь.

Степа встал, подошел к двери, окликнул помогавшего ему монастырского служку. Чекан тоже поднялся было вслед за стражником, но Степа остановил его:

— А ты погоди покуда! Присядь, сделай милость.

Атаман пожал плечами, вновь сел на скамью.

По знаку Степана служка, тот, что давеча сопровождал на допрос Анюту и Ерему, ввел в палату водоноса Лавра.

— Заходи, Лавр, гостем будешь! — с преувеличенным радушием поприветствовал его стражник и, указав на Чекана, добавил: — И с дружком своим старым поздоровайся!