К помосту наметилось некоторое движение, однако не такой поток, которого ожидал Голеску; толпа на что-то отвлеклась, хотя на что именно — он не понял. Ага! Вот на что: это был калека с забинтованными головой и глазом, который пробирался вперед, опираясь на костыли.

— Дорогу! Пропустите несчастного калеку!

— Вот вам пациент, профессор Гадес!

— Может, проведете бесплатную демонстрацию на нем?

— Кто это — ветеран всех войн на свете? — своим самым веселым тоном произнес Голеску. — Конечно, он достоин бесплатного исцеления! И вот вам… — Речь его оборвалась пронзительным визгом, поскольку, нагнувшись, он обнаружил, что глядит в единственный уцелевший глаз птицевода Буздугана. Тот, несомненно, тоже узнал Голеску.

— Ты… — начал птицевод Буздуган, но Голеску уже откупорил бутылочку и с быстротой мысли сунул горлышко ему в рот. Он подержал пузырек, пока Буздуган не проглотил и свое возмущение, и «Бальзам Баст».

— Ах, я узнаю этого бедолагу! — завопил Голеску, силой удерживая пузырек на месте. — У него еще и помешательство! Родственники привели его ко мне, чтобы исцелить от безумия, но, к несчастью…

К несчастью, толпа отвлеклась гораздо сильнее, чем Голеску предполагал. Все началось с общего смутного беспокойства, поскольку те, кто приобрел пузырьки «Фиала Фараона», пооткрывали бутылочки и разом проглотили их содержимое. Это привело к всплеску поголовного буйного приапизма, [44] который охватил покупателей примерно тогда, когда Голеску развернул рекламу «Эликсира Изиды».

Но это были, надо сказать, сущие пустяки по сравнению с участью, постигшей тех, кто купил «Птолемеево притирание» и по крайнему неразумию решил применить его прямо здесь, не подождав до дома. Несколько перепуганных мужчин имели возможность наблюдать, как роскошная шевелюра отрастает не только у них на головах, но и везде, куда попало снадобье, в том числе и случайно, в процессе применения, — то есть на ушах, веках, носах и женах. Еще сильнее были ошеломлены те, кто сподобился хорошенько втереть зелье голыми руками.

Однако и их горести меркли по сравнению с муками несчастного, который счел, будто любое снадобье действует лучше, если принимать его внутрь. Теперь он лежал ничком и вскрикивал — правда, несколько приглушенно, — а толпа повергнутых в ужас зрителей старалась держаться от него как можно дальше.

Буздуган подался назад и сумел выплюнуть бутылку.

— Ах ты сукин сын! — воскликнул птицевод. — Это он! Тот, кто продал нам эту…

— Я же говорил — совершенно безумен! — перебил Голеску.

— Он продал нам зелье, из-за которого получились эти… — продолжил было Буздуган, но тут «Бальзам Баст» подействовал, и тело его совершенно утратило чувствительность. И он без сознания рухнул со своих костылей в темный лес ног.

Но это происшествие прошло почти незамеченным из-за смятения, вызванного человеком, который с целью предельно увеличить семейное счастье приобрел и «Фиал Фараона», и «Эликсир Изиды» и по глупости своей открыл и выпил до дна не ту бутылочку. Его окатила волна жара, а затем охватила необъяснимая и совершенно неуместная страсть, а затем постигла полная потеря разума; он спустил штаны и, вопя, как шимпанзе, предлагал себя всем прохожим. Некоторые из тех, кто находился под действием «Фиала Фараона», готовы были, не сдержавшись, покуситься на его прелести, и тут…

— Храните нас святые угодники! — завопил кто-то на краю толпы. — Спасайся кто может! Еще один петушиный демон!

Все, кто это слышал, по понятной причине растерялись, однако стоило упомянутому демону показаться, как всякой растерянности пришел конец.

Голеску, который крошечными шажками пятился к задней части помоста, улыбаясь и обливаясь потом, видел все в подробностях: это был петух, но назвать его обычной птицей никто бы не осмелился. Восемь футов в холке, хвост — словно пламенный фонтан, золотые шпоры, перья — будто чеканное золото, гребень — точно кровавый коралл, а клюв — тесак мясника, выкованный из бронзы! Глаза твари в свете факелов сверкали переливчатой яростью, но были пусты и бездумны, как у любой курицы. Демон бил крыльями, грохоча, как гроза. Люди разбегались кто куда, кроме тех, кто так одурел от похоти, что не мог отвлечься от своих сиюминутных занятий.

— Ну почему, ну почему такое творится? — закричал Голеску, ни к кому в особенности не обращаясь. — Намерения у меня были самые лучшие!

Тут исполинская птица заметила детей, которые столпились перед помостом. До этой минуты они от души потешались, глядя, что вытворяют взрослые. Однако, заметив чудовище, дети попрятались под помост и жались там, словно куча мышей. Тем не менее птица их увидела и стала надвигаться, поворачивая бессмысленную башку, чтобы оглядеть их сначала одним пазом, потом другим. Дети в ужасе бросали в нее свои кувшины с зерном, которые взрывались, словно картечь. Но птица все надвигалась, по пути скребя землю когтями.

И тут Голеску понял, что слышит еще один жуткий звук — он перекрывал детские крики, бешеную ругань распростертого на земле Буздугана, удаляющиеся вопли бегущей публики. Он был слышен, несмотря на все это, потому что оказался гораздо ниже — от такого гула, глубокого, как землетрясение, и такого же страшного, зубы во рту начинают дрожать.

Что-то где-то рычало. И рык становился все громче.

Голеску поднял голову — и на миг перед ним открылось зрелище, которое преследовало его в кошмарах до гробовой доски: он увидел пару сверкающих глаз, которые приближались к нему в ночи, глаз, похожих на уголья, над белыми-белыми клыками. И чем ближе они подплывали к повозке по воздуху, тем громче становилось рычание. Ближе, ближе, к свету факелов — и Голеску ясно увидел распростертые руки, когти, измазанные в грязи, смертоносную гримасу, струящийся саван.