Этим мостиком понимания и стала музыка Бетховена. Она побуждала их к узнаванию таких ясно видимых, характерных черт и забот, как боль, нужда, болезнь, и тоска, как у себя, так и у других значительных напряжений своеобразных эмоций, порывов чувств и страданий, о которых говорить было бы неудобным. Без сомнения, инстинктивное познание этой побуждающей силы в музыке Бетховена привело к тому, что одна из его симфоний была признана «произведением порочащим нравы».

При нашем рассмотрении Викторианской эпохи и ее основных характерных черт, сочувствие не было упомянуто. Несмотря на то, что и в те времена были филантропы — где и когда их не было — недостаток способности сочувствовать другому, а не только делать для него что- то, остро ощущался. Избыток почтительности, и особенно условной формальности, проявился относительно к этому «тонкому искусству враждебно. Мы утверждаем, что именно поэтому стало так много набожных и богобоязненных людей в этой эпохе, удивительно нетерпимых и безучастных. Они были охвачены настолько только своими собственными чувствами по отношению к Богу, что мало или почти ничего не оставалось для окружающих. Если и существовало какое-то подобие сочувствия, то это было упорядочено общественной условностью на поведение и мышление, нравы и обычаи. Были некоторые вещи при которых сочувствие рассматривалось как недопустимое, например, женщина «вступившая на скользкий путь» и не имевшая намерения сильна страдать вследствие этого, считалась явно не подходящим предметом для сочувствия. Подобное отношение было и к преступникам всякого рода. Несмотря на это, со времени появления Бетховена происходило и происходит удивительное количество изменений. В тюрьмах была допущена музыка и другие воспитывающие влияния. Появились книги, в которых утверждалось, что преступление представляет собой форму духовной болезни, а не просто стремление ко злу. Наказание смертью находит все большее сопротивление. Не вызывает больше общественного раздражения дружба между обеими полами. Отношение детей к своим родителям определяется теперь не только повиновением долгу, но более соответствует отношениям дружбы и обоюдного понимания. Музыка Бетховена способствовала росту такого качества духа как терпимость. Появляются работы добросовестных и самоотверженных исследователей сексуальной психологии: Гавелока, Эллиса, Крафт-Эбинга, Блоха и других. Также как невропатолог пытается показать, что не обязательно стремление ко злу приводит к криминальным действиям, так и эти авторы попытались доказать, что и деликты гомосексуалистов и сексуальных меньшинств вызваны не абсолютной любовью к пороку и испорченности. Увеличилось количество благотворительных обществ, цель существования которых заключалась в проявлении сочувствия и помощи. Все это тоже нужно отнести к влиянию музыки Бетховена. Наконец, его музыка способствовала тому, чтобы установить то высшее единение между сердцем и разумом, которое является необходимым условием для настоящего понимания. Она сделала человечество более гуманным.

Теперь перейдем к более психологически выраженным аспектам нашей темы. Czerny писал по поводу Бетховена и его импровизации: «В любом обществе, даже случайном, он знал как воздействовать на каждого слушателя, и часто ни одни глаза не оставались сухими, многие же разряжались громкими рыданиями; в его игре помимо красоты и творческой оригинальности выражалось еще что-то удивительное». В действительности же Бетховен хотел достигнуть воздействия своей музыкой, но он много раз недовольно восклицал: «Мы художники не хотим слез, мы хотим аплодисментов». И если все же в его музыке присутствовал элемент, который извлекал на поверхность угнетенные эмоции, то они могли открыться только в слезах. Если также этот элемент, до определенной степени может усилить личную магнетическую силу притяжения, то ясно ощутимое эмоциональное облегчение осознавали не только слушатели, но и, главным образом, те, кто играл их, поэтому его произведения, игрались и играются и после того, как Бетховен покинул земной план; его музыка придает выражение всем тем чувствам, которые люди никоим другим образом не могут выразить или, возможно, ни разу не отважились выразить.

Хорошо известен факт, что освободить самих себя от гнета и этим облегчить душу, когда скорбь точит сердце, можно рассказав кому-либо об этом — будь это Друг в образе поверенного, священник в исповедальне или на бумаге в стихотворной форме. С другой стороны, угнетение и сдерживание этой печали поставит под угрозу физическое* или духовное здоровье. На этом основании умный врач поощряет того, кто пережил шок или страдает от каких-либо непонятных страхов и желаний свободно и открыто об этом рассказать. Викторианская эпоха с ее чопорностью и формами приличия, стала, эпохой зажимов и ущемлений движения души, которые хотели бы проявиться прятались вовнутрь, что имело как следствие чрезвычайно вредные воздействия на нервную систему. Это было особенно четко узнаваемо в случае с незамужними женщинами. Для них ненадлежащим считалось не только проявление какого-либо вида сексуального ощущения, но и напряженные упражнения для тела в виде тенниса, хоккея и других видов спорта были объявлены как табу. В их распоряжении не было ни каких корректив для проявления этих чувств. Отсюда неудивительно, что женщины ранней Викторианском, эпохи были «залиты слезами», «истеричны» и по малейшему поводу падали в обморок. Мы так не должны забывать, что с исполнением тридцатилетия они считались старыми и некрасивыми, а следовательно, не интересными больше для супружества, так что число неудовлетворенных женщин было не — малым. Вытекающие отсюда последствия стали бы губительными, если бы не появилась музыка Бетховена. Когда женщины играли его сонаты, которые выражали целый, ряд бурных порывов души, сильных страстей и безудержных желаний, фактически они освобождали этим свои чувства и подчинялись их свободному движению и что иначе все это осталось бы запертым. Речь идет не только о чисто сексуальных страстях, которые можно было освободить таким образом, Бетховен был глубоким музыкальным психологом и показывал также и те, менее естественные, но порочные эмоции как: ненависть, ревность и все их оттенки без исключения. Он описал также и сильные муки совести, отчаяния и глубокого уныния. И это еще не все: с помощью отвеса музыки он выравнивал большое количество эмоций поднимая со дна те, что были забыты и канули в. подсознание, чтобы оттуда предпринимать губительные атаки на здоровье своего создателя. Эта исследующая и проникающая сила в произведениях Бетховена позволяет нам сказать, что он стал предвестником психоанализа, в определенном аспекте он и сам был психоаналитиком. Именно дальнейшим распространением его музыки можно объяснить, почему женщина Викторианской эпохи постепенно становилась менее истеричной, уже не страдала «гак часто обморочными состояниями и не разражалась слезами.

Несмотря на то, что некоторые люди могут усомниться в психоаналитической силе произведений Бетховена, все же остается Фактом, что его музыка у подавляющего большинства людей способна, раскрыть содержание полуосмысленного мышления и проявить его в прекрасных мечтаниях «гак, как ни сделает это ничто другое. В эти мечтаниях можно увидеть загадочное удовлетворение тайных желаний: сцена за сценою, ситуация за ситуацией, существующих только в воображении. Мечтающие представляют себя героем или героиней в драме. их собственных внутренних желаний. Характеры, вынужденные лицемерно ущемляться внешними обстоятельствами, показывают в эти мгновенья свое настоящее Я. Неудовлетворенные желания и стремления, если они могут быть подняты, утихают, разочарования и пренебрежения повседневно жизни забываются, явно невозможные образы идеалов выполняется. Собственно сам божественный созидательный натиск, который дремлет в сердце каждого человека, может быть задет, подобнее происходит и со старыми угнетенными чувствами неприязни, обиды, вражды, ярости. Пленник подсознания освобождается равным образом как из темницы социальных условностей, так и из заточения сознательного мышления. Деятельность осознанного мышления у большинства людей, во время слушания музыки фактически прекращается духовным видом покоя и недвижимости, вместо того, чтобы сконцентрироваться на сыгранных звуках. Естественно, что эти звуки воспринимаются слухом, но они фактически не служат главным фокусом для сознательной внимательности, а скорее как стимулирующий раздражитель, который приводит в движение мысли и это делает возможным подсознанию существовать, как в состоянии сна, и проявлять полное свое влияние.

Можно спокойно сказать, что довольно много видов искусства достигает освобождающего влияния на подсознание, но все же никакому другому виду не удается это в таком объеме, как музыке. Один Бетховен из музыкантов понял, что именно через музыку можно выразить внутренние тайны души и этим разбудить многократное эхо в душах своих слушателей.

До этого мы занимались только элементом страстей в музыке Бетховена и ничего не сказали о его исключительно богатом юморе, который играет очень значительную роль во многих его произведениях. Этот поражающий факт, который невозможно пропустить: одновременно с его глухотою, все чётче проступал и его юмор. Когда он узнал, что его ужасный недуг неизлечим, он написал самые радостные и непринужденные из всех своих произведений. Но его юмор был не похож на острый радостно-стремительный феерический юмор Мендельсона, это был юмор весельчака — горький смех человека, которые все потерял! Последняя часть 7-й симфонии последняя часть 8-й и скерцо девятой — все они являются доказательством этого черного юмора, который сказывался не только в его произведениях, но и в жизни. В этой особой ступени своей жизни, он развивал ошеломляющую наклонность к крепкой шутке к любому моменту. Многие анекдоты доказывают, что этим он часто вызывал возмущение, но все же чаще это было сочувствие, так как это было веселье отчаяния. Для того, чтобы выполнить свое задание Бетховен должен был сам ощутить все эти чувства, чтобы смочь их представить в своей музыке и этим разбудить понимание у других. Никакой обычный юмор не смог бы достигнуть такого воздействия, потому что он не, вызвал бы сочувствие, а только смех. Юмор же весельчака намного проникновеннее, чем прямой пафос и находит сочувствие намного сильнее. Конечно, есть и такие, которые, прослушав три упомянутых части симфоний, не дадут себе объективного отчета в их действительном значении. Все же внутренняя сущность соприкасается и понимает услышанное. Когда воздвигался первый памятник Бетховену, оратор сказал по этому поводу: «Ни печальная женщина, ни сын, ни дочь не плакали у его могилы, но плакал мир». Все же сам «мир» тогда еще не осознавал сколь велика должна была быть благодарность тому, чью утрату они так прискорбно оплакивали. Он еще не мог этого охватить, и только другое поколение должно было извлечь полную пользу из гения Бетховена. Те, кто следовали за его гробом, узнали высший экстаз через его музыку, но не ее раковые проявления. Это неизлечимо больным, проституткам, подкидышам и очень старым людям, кто может никогда не слышал и имени его, в действительности нужно благодарит его больше всех.

Вряд можно найти два настолько противоположных характера, как характеры Мендельсона и Бетховена, и потому тем более удивительно, что оба этих человека, пусть даже неосознанно, способствовали одной и той же цели: внедрений в человеческую душу сочувствия. Настолько же сильно, как и характеры, отличались друг от друга их образы действия: говоря языком метафоры, Бетховен представлял одну сторону медали, а Мендельсон другую.

Поучительно пронаблюдать, как сильно отличалась жизнь Мендельсона, практически на протяжении всего пути, а не только в начале, от жизни его предшественника, и как он, с самой ранней юности должен был быть окружен атмосферой сочувствия. В действительности, круг его семьи был полной противоположностью Бетховену: вместо пьющего отца, который не распространял вокруг себя ничего, кроме неприятностей и забот, отец Мендельсона был «мужчиной с твердым характером и большой общей одаренностью; он был если не художником, то во всяком случае, обладал более глубоким, пониманием высоких достоинств искусства, чем большинство дилетантов» [19] . В отношении матери Мендельсону тоже улыбнулось счастье. Дополнительно к способности по мягкости воспитания, она имела многостороннее образование. Она бегло говорила по-французски, по-английски, по-итальянски и хорошо разбиралась в греческом. со вкусом и умением музицировала, пела и могла великолепно рисовать» [20] . Но прежде всего, согласно Киллеру, она была «безгранично приветливой и доброй, всегда полна любви и участия к людям и их образу действия — все это можно схватить лишь одним словом «сочувствие».

Фердинад Хиллер пишет в своей биографии о Мендельсоне:

Гениальный талант был соединен у него с основательнейшим образованием, мягкосердечием и остротой ума, шутливой легкостью, при том, за что бы он ни брался, включая самые трудные задания, он делал все с полной отдачей. Благородное чувство благодарности пронизывало его чистое сердце при каждом хорошем деле, которое выпадало на его долю. Это благочестивое предрасположение, благочестивое в лучшем смысле слова, было ключом для его постоянной готовности дарить радость и проявлять активное сочувствие. Именно это выдающееся соединение основных элементов в характере Мендельсона, перенесенное на музыку находило прямой и, непосредственный отклик у слушателей. Тонкое обаяние многих из его мелодий, соединенных с захватывающими, но никогда неистовыми элементами в его пассажах, оказывало воздействие на человечество и убеждало его в красоте сочувствия как такового. Никакая музыка до Мендельсона не передавала тогда так убедительно в высшей степени выраженную чувствительность. У Бетховена такие моменты были редки например, в его концертах для скрипки, мимолетны и слишком скоро, сметались штормовыми ветрами страсти. Музыка же Мендельсона излучала эту полную любви нежность сплошным потоком, даже в ее веселых и живых частях. С самой ранней юности он научился ценить ее он узнал ее в кругу семьи и понес дальше, к людям, посредством своей музыки. Когда они слушали его мелодии, они успокаивались, мягко настраивались и, следовательно, становились нежнее, более понимающими ко всем непосредственно окружающим: женщинам, детям, братьям и сестрам. Невозможно было не пережить такого вида сочувствия как «О Rest in the Jord», слушая мелодии во второй., части концерта для скрипки с оркестром. И это еще не все: больная душа была не только утешена, но и подбодрена чудесной живостью. Люди не испытывали сильных эмоций, как при музыке Бетховена, а приходили в мирное, счастливое состояние духа. Музыка Мендельсона излучала безоблачную радость аналогично флорентийскому соловью, но не каким, он был фактически, а «как представляла его грациозная фантазия». В своей скромности Мендельсон и не осознавал, что его музыка была выражением глубокого сочувствия, которое он переживал сам. В душевном угнетении он пишет одному другу: «Разве не почувствовал я из самой глубины моего сердца, как в такие моменты все искусство и поэзия, а также все остальное, что нам дорого, кажется таким пустым и безотрадным, и только единственная мысль, которая еще может принести пользу это — «Помоги же мне. Господи» [21] .

Несмотря на то, что чувство заботы и нужды своих близких было Мендельсону знакомо, но его задачей было представить их в музыке, как это делал Бетховен. Великое искусство Бетховена состояло в том, чтобы пробудить до некоторой степени сочувствие изображением несчастных, неуверенных во всем. Музыка Мендельсона должна была достигнуть похожего результата посредством ясности, радости, счастья. Мы уже упоминали, что он описывал обратную сторону жизни. Многие воспринимали трагическую грандиозность произведении Бетховена как отталкивающую. Она оказывалась в то время едва не слишком эмоциональной. Некоторые выступали против того, чтобы быть возбужденными от нее неподобающим образом, они были возмущены, что должны были сопереживать бесчисленным трагедиям жизни. У таких людей успокаивающее очарование Мендельсона находило особое сочувствие, и хотя они не осознавали этого, в их сердцах было разбужено сочувствующее участие, которое побуждало их к тому, чтобы желать счастья своим ближним. Как мы знаем, есть вид эмоционального «эпикурейства», которое побуждает некоторых людей к тому, чтобы признавать опыт только приятных чувств. «Я не хотел бы ничего слышать, что неприятно», — так говорят они, «поэтому ничего мне об этом не рассказывай». Эти люди самолюбивы и у них отсутствует сочувствие, но есть и другие, которые, хотя и опасаются вида страдания, уходят от него, чтобы уберечься, но все же содействуют его облегчению. Они хотели бы, чтобы каждый стал счастливым, потому что они знают, как желательно это состояние, а также и потому, что они сочувствующие по своей натуре. Именно ощущения счастья и радости пробуждал, усиливал и расширял Мендельсон, посредством своего искусства.