От нее пахло свежестью, и каждый участочек ее кожи обладал собственным вкусом: за краткие мгновения Гион как будто перепробовал в погребе все самые вкусные блюда, от соленых грибов до взбитых сливок. И поэтому когда наконец он ощутил, как касается его губ остренький язычок, тонкий, как у ящерки, он был уже совершенно сыт, и веки его начинали тяжелеть.

Ринхвивар засмеялась, стоя над ним где-то в очень большом отдалении — можно подумать, что он лежит на траве, а она летает высоко над ним.

— Любовник должен быть голодным, так говорит моя бабушка, — сказала эльфийская дева. — А ты объелся, Гион! Так не поступают.

Он с трудом открыл глаза и увидел, что действительно простерт на траве, а Ринхвивар приплясывает над ним, переступая через его обессиленное тело босыми быстрыми ногами, то отскакивая и вертясь у него в головах.

— О, Ринхвивар! — заплакал Гион. — Что же мне делать? Едва я вдохнул запах твоих щек, как сразу опьянел, а стоило мне коснуться тебя, как тотчас же обожрался!

— Таковы все люди, — многоопытно молвила Ринхвивар.

— Клянусь тебе, я — другой, — горячо сказал Гион, глотая слезы. Слезы у него сделались густыми, как будто даже плакать теперь он обречен тяжелым солодом. — Я люблю тебя, Ринхвивар! Я хочу тебя поцеловать.

Девушка замерла, стоя на одной ноге. Другая раскачивалась в воздухе, словно в раздумьях: куда бы опуститься. Золотые розы загорелись ослепительно и десятками оживших саламандр пробежали по зарумянившейся коже.

Потом Ринхвивар приблизилась и опустилась рядом с Гионом на колени.

— Ты и вправду меня любишь? — переспросила она, нависая над ним.

Погруженный в ее душистые волосы, как в шатер, он только застонал и потерял сознание.

— Ваш брат, ваше величество, подолгу пропадает в Медном лесу, — доложили королю Мэлгвину.

Король сидел в твердом деревянном кресле без спинки, с полукруглыми подлокотниками, — словно ребенок, забравшийся внутрь драконьего скелета, — и не знал, что старость уже подбирается к нему, задолго до положенного срока. Она уже выслала дозорных, и они осторожно пробираются вдоль королевских висков, оставляя за собой тонкие белые нитки следов. Они обошли кругом королевские глаза, и там, где они ступали, кожа истончилась и чуть смялась. Один или двое, надо полагать, оступились и рухнули в пропасть; и там, где они хватались руками за неверную опору, и там, где скользили их пятки, прочерчены глубокие борозды: с обеих сторон крепко сжатого рта.

Государственные заботы одолевают Мэлгвина со всех сторон. Он ищет новые источники дохода, он платит солдатам и советникам, он раздает подарки и даже помогает крестьянам, которые переселяются на его земли. В королевской голове непрерывно перекладываются с места на место столбики монет, тягуче мычат коровы, тянется скот, возмущаются запертые в плетеных клетках птицы, орут дети — и возражают, возражают, требуют и что-то доказывают благородные господа. Шум не утихает в мыслях короля ни на мгновение.

Только один человек появляется там крайне редко и почти никогда не шумит — младший брат Гион. Целыми днями бродит по лесам с луком через плечо, с двумя ножами на поясе, как и подобает подростку из знатной семьи.

— Очень хорошо, что мой брат целыми днями пропадает в Медном лесу, — отвечает король советнику и устало потирает виски. — Я до крайности рад этому обстоятельству. Не хватало мне еще заботиться о воспитании моего брата!

— По слухам, он встречается там с женщиной, — добавляет советник, отводя глаза, как будто ему неловко докладывать о подобных непристойностях.

Мэлгвин хлопает себя ладонями по коленям. Но — не от души, а осторожно, опасаясь, как бы не свалиться с неудобного кресла.

— Превосходно! — восклицает король. — Мой младший брат, стало быть, опередил меня, потому что у меня нет ни сил, ни охоты, ни времени встречаться с женщиной, а наша кровь — большая драгоценность, и пора бы уже найти для нее подходящий сосуд.

— Боюсь, государь, дело зашло гораздо дальше, — вздыхает советник. — В любом случае, эта незнакомая особа — не ровня королевскому брату...

Тут мысль о возможной женитьбе и наследнике снова возникает в череде прочих мыслей. Но король так измучен заботами о новорожденном государстве, что получается нечто совершенно несусветное: неопределенный образ королевской супруги с королевским отпрыском на руках затесывается среди крестьян-переселенцев, и вот уже покорно топает между телегами и королева, крепко сбитая рослая женщина с туго перетянутой талией и красномордым младенцем (чью неприятную, вопящую рожицу король явственно различает над могучим, заплеванным молочной отрыжкой плечом матери).