— По каким бы причинам он ни вызывал меня, я обязан повиноваться, хоть, признаюсь, делаю это с грустью в сердце.

— Не о прекрасной ли Венеции вы так вздыхаете, — поддразнил его Остен, — или, быть может, по вашей очаровательной соотечественнице, проживающей теперь у нас? Не отрицайте, Верденфельс! Вы единственный, кому посчастливилось поближе познакомиться с ней.

— Да, Полю фантастически везет всюду! — отозвался Вернардо. — Чего бы я не отдал, чтобы только передать на полотне ее чудные золотистые волосы и глаза! Когда я смотрю на нее, мне всегда кажется, что это вышедший из рамы портрет, написанный одним из наших старых мастеров. Но не было никакой возможности сломить упрямую застенчивость, в которую драпировалась наша гордая красавица. О, почему не я нашел потерянный бумажник, видимо имеющий для нее столь большую ценность! И нужно же было непременно Полю найти его! Он, конечно, пользуется случаем, лично относит свою находку хозяйке, сидит там целый час и уходит, безумно влюбленный в свою прекрасную соотечественницу. Последнее я нахожу вполне естественным, так как мне для этого понадобилось только пять минут.

— Правда, он вернулся оттуда в сильно возбужденном состоянии, — вставил молодой офицер. — И с тех пор постоянно витает в облаках и даже потерял вкус к вину. Я убежден, что он уже не раз пел серенады при луне и оказывал своей даме всевозможные любезности, но только, к сожалению, потихоньку от нас.

— Смейтесь! — не то весело, не то сердито отвечал Верденфельс на шутки своих товарищей. — Воображаю, как всем вам хочется быть на моем месте! Но не могу согласиться с мнением Бернардо, что мне всегда везет. Неужели вы назовете счастьем то, что я должен расстаться с этими глазами? Зайдя сегодня в гостиницу, чтобы проститься с ней, я не смог увидеть ее. Может быть, она отказалась принять меня? Я узнал только, что она вдова и носит еще траур по мужу. Все остальное, касающееся ее личности — для меня тайна... а я должен уехать.

Последние слова были произнесены с комическим отчаянием, которое только удвоило шутки и насмешки товарищей. Между тем из темноты, окружавшей гондолу, выделилась небольшая фигурка старого слуги с седыми волосами, одетого в простую темную ливрею.

— Уже пора, господин Пауль, — проговорил он наставительным тоном. — Пароход отойдет через полчаса.

— Мы прощаемся, — заметил Бернардо. — Не мешайте нам, Арнольд! Мы знаем, что вы благодарите Бога и всех святых, что можете извлечь вашего юного господина из нашего вредного общества и в целости и сохранности увезти его в Германию.

Все это он сказал по-немецки, чтобы старый слуга понял его, но тот не обратил внимания на шутку и ответил сухо и тоже по-немецки:

— Да, нужно же когда-нибудь вернуться в более благоразумное общество.

Молодым людям, казалось, очень понравилось это замечание, потому что они разразились дружным хохотом, от которого не отставал и Пауль Верденфельс.

— Благодарите же за комплимент! — воскликнул он. — Он ведь вовсе не шутит. Однако ты позволяешь себе лишнее, Арнольд!

— Я только исполняю свой долг, — послышалось в ответ. — Когда покойная баронесса лежала на смертном одре, она торжественно передала мне барона Пауля. «Арнольд», — сказала она, обращаясь ко мне...

— Ради Бога, перестаньте! — перебил его Остен; — Вы по крайней мере раз двадцать рассказывали нам ату историю. Мы давно знаем, что вы заменяете и отца и мать господину Верденфельсу и что он чувствует к вам такое же уважение, как и все мы.

— И прежде всего я, — вскричал Бернардо, — так как мне приходилось чаще всего быть предметом его проповедей, которые до глубины души трогали меня!

Старый слуга обвел всех собравшихся недружелюбным взглядом и остановился наконец на веселом художнике.

— Синьор Бернардо, — произнес он торжественно, — товарищи моего юного господина нехороши, но вы хуже всех!

Это заявление вызвало новый взрыв хохота, однако он тотчас же смолк, и молодые люди расступились, чтобы дать место двум дамам, тоже направлявшимся к берегу. Дама, шедшая впереди, была в глубоком трауре; несмотря на то, что она опустила вуаль, роскошные волосы ее выбились из-под шляпы, а когда на них упал свет газового фонаря, они блеснули темным закатным золотом. Рядом с ней шла пожилая дама, одетая много проще, видимо, ее служанка, а сзади слуга из отеля нес дорожные вещи. Поль Верденфельс низко и почтительно поклонился даме, то же самое сделали и остальные его товарищи. Дама ответила на поклон легким наклонением головы и села со своей спутницей в тут же стоявшую гондолу, которая сразу отчалила.

— И теперь станешь отрицать, что ты счастливец? — говорил Бернардо. — Она тоже спешит к тому пароходу, который повезет тебя в твою Германию!

Глаза Пауля, не отрываясь, следили за маленькой гондолой, которая вышла из прибрежной темноты на освещенную луной середину канала и действительно плыла к пароходной пристани.

— Да, сомнения нет, она направляется к пароходу! — воскликнул он, и глаза его радостно блеснули. — Я и не подозревал этого, потому что она ни словом не намекнула о своем отъезде. Но Арнольд прав. Уже и мне пора ехать!.. Итак, прощайте, друзья!

Несмотря на явное желание как можно скорее проститься с ними, это ему не удалось. Друзья вдруг почувствовали трогательную нежность к отъезжающему товарищу и хотели удержать его при себе до последней минуты.

— Зачем так спешить? — воскликнул Бернардо. — До отхода парохода еще полчаса, и мы смело можем проболтать еще минут пятнадцать, а затем я провожу тебя до пристани.

— И я тоже, — отозвался Остен. — Было бы не по-товарищески, если бы мы все не проводили вас на пароход.

— Да, да, мы все проводим вас, — решил офицер, и все товарищи шумно присоединились к нему, но Пауль, казалось, вовсе не был доволен этим решением. Сначала он отказался, смеясь, потом стал серьезно возражать против намерения своих друзей. Молодые люди обиделись, но Бернардо скоро примирил их.