Из зеркала на Ренье смотрела женщина странной, почти неотразимой притягательности. Она ничем не напоминала молодого человека, которого знал Ренье. Ее тайну не раскрыл бы даже Эмери. Ренье неуверенно улыбнулся, и женщина в зеркале ответила ему вызывающей усмешкой. Ничего в ней не соответствовало юноше, младшему племяннику Адобекка.

Конюший любовался собственным творением.

— Нравится?

— Не знаю... Не могу определить. Странное ощущение.

— Всегда любопытно перестать быть собой и сделаться кем-то еще... — заметил Адобекк. — А ты мог бы в такую влюбиться?

Ренье пожал плечами.

— Я не могу влюбиться в самого себя.

— Заявление опрометчивое и в высшей степени банальное! — отрезал Адобекк. — Именно этого мы и должны избегать в первую очередь! Ты должен превратиться в фонтан парадоксов. Ты знаешь хотя бы один парадокс? На первый случай пригодятся и чужие, а потом научишься сочинять собственные.

Ренье пожал плечами.

— Я не вполне понимаю, дядя, какой смысл вы вкладываете в понятие парадокса. В Академии...

Адобекк потемнел лицом.

— Только не нужно здесь всех этих академических... — Он пожевал губами. — Не могу подобрать пристойного слова.

— Диспутов, — подсказал Ренье.

Дядя махнул рукой, как бы отметая Академию и вообще мир точных определений в сторону, туда, где находятся все выгребные ямы мира.

— Ты видел когда-нибудь, как бьет струя фонтана? А вокруг беснуются огни, скачут люди, летают шутихи? Вот таким ты должен быть. Иначе — грош тебе цена. Ты здесь не только для того, чтобы отвлекать внимание, — он понизил голос, — врагов королевы от Эмери. Ты здесь для того, чтобы Талиессин был счастлив. И я искренне надеялся на то, что ты справишься с такой несложной задачей.

Он взмахнул рукой и сделал сложное движение пальцами — вероятно, долженствующее изображать крученую, развеселую струю фонтана.

И все равно Ренье смущался и втайне не переставал опасаться.

Появление незнакомки было встречено, однако, наилучшим образом: переодетого юношу угощали сладостями, приглашали танцевать и нашептывали ему любезности. Он не знал, как быть: от двусмысленности положения у него кружилась голова, было и неловко, и сладостно.

Никогда прежде такого с ним не случалось. Ренье нередко заводил мимолетные интрижки с женщинами в Коммарши. Горожанки охотно проводили время со студентами, особенно с богатыми, но не гнушались и бедных: молодые посетители Академии умели развлекать. К услугам парочек были все простенькие соблазны небольшого городка: прогулки по рынку, скомканные постели на чердаке или в уютной комнатке, уставленной вышивками в резных рамочках, а поутру — кислое вино, купленное накануне в лавочке внизу, и остывшие пирожки того же происхождения.

Эта близость была чисто телесной, она не затрагивала сердца, не касалась глубин естества. В этом смысле она была абсолютно чистой — как чисты бывают молодые животные, которых влечет друг к другу простой, ясный инстинкт.

Сейчас же Ренье погрузился в совершенно иную стихию: он тонул в море чувственности, окруженный желанием, которому не суждено будет осуществиться и цель которого — не реализация, но лишь усиление. Своего рода искусство для искусства. Влечение ради еще большего влечения. И Ренье одновременно испытывал это влечение и являлся его объектом. И еще, он понял это, принадлежность к мужскому или женскому полу не имела в данном случае никакого значения.

«Никогда не знал, что жажда плотской близости может быть бескорыстна, — думал он, изгибая талию под рукой очередного кавалера, увлекающего его в танце, — и что это бескорыстие может быть таким нечистым, таким... волнующим и одновременно с тем пачкающим мысли... Адобекк — развратник!»

Свет плясал по всему саду. На высоких шестах, установленных среди газонов и над кустами, пылали разноцветные шары. Пятна — красноватые, желтоватые, синеватые — плавали среди танцующих, они то сливались, то расходились в стороны — в зависимости от направления ветра. И точно так же то громче, то тише звучала музыка, так что казалось, будто истинным распорядителем на этом балу является его величество капризный ветер.

И в какой-то миг Адобекк выскочил перед своим племянником из полумрака. Его лицо было вызолочено, вокруг глаз нарисованы ярко-синие круги, губы перечеркивала в середине ярко-красная вертикальная полоса.

— Позвольте, госпожа! — заорал он, хватая Ренье, точно куклу. Он встряхнул племянника и вдруг удивительно ловким движением распустил завязки его одежды. Платье упало к ногам молодого человека грудой бесполезного шелкового хлама, и явился на свет юный мужчина в тугих штанах, в обтягивающей рубашке, с поясом из металлических пластин на тонкой талии.

Адобекк сделал несколько странных па и скрылся за кустами, которые чуть шелестели на ветру, точно противореча общему безумию и преувеличенности: это был тихий, совершенно естественный ночной звук — звук живой, спокойно шевелящейся листвы.

А на Ренье набросились женщины. Одна за другой они появлялись перед ним, и каждая готова была продолжить игру в несуществующую и неосуществимую любовь. Некоторое время Ренье ждал, чтобы они начали зазывать его на танцы, но затем вдруг осознал: пассивная роль закончена.