Существовал один-единственный человек, который мог открыть Роолу глаза на подлинные обстоятельства дуэли. Элизахар. Но теперь этот вывод был для Эгрея бесполезен. Как, впрочем, и все остальные выводы. Никто в этой глуши не найдет его, никто не придет на помощь.

Он поднял голову и очень далеко увидел небо.

— Софена, — вкрадчиво проговорил Эгрей, — позови маму. Помоги мне.

— Нет, — сказала девочка.

— Но почему?

— Так надо, — объяснила девочка.

— Софена, Софена, — заклинал Эгрей.

Она, не слушая, ходила вокруг, то отходила полюбоваться русалкой, то снова появлялась в поле зрения — собирала какие-то палочки и листики.

— Скажи, Софена, — заговорил после долгой паузы Эгрей, — а ты не боишься русалки? У нее вон какие зубы!

— Нет, — сказала маленькая Софена, — совсем не боюсь.

— Почему?

— Она кушает только дохлых, — объяснила малышка. — А я не дохлая.

Издалека донесся женский голос:

— Софе-ена!

Девочка встрепенулась.

— Ну ладно, мне пора! — дружески сказала она Эгрею. И убежала.

Стало очень тихо. Эгрей медленно погружался в болото, слушая, как приближаются шлепки русалочьего хвоста. Затем осока неожиданно раздвинулась, и прямо перед ним вынырнуло крохотное личико с широко раскрытым оскаленным ртом.

«Ваше сиятельство,

многочтимый герцог Ларренс!

Согласно давнему обязательству, взятому мною на себя и подтвержденному при ее величестве правящей королеве, почитаю для себя за честь поставить армии десять подвод зерна. С глубочайшим моим прискорбием вынужден сообщить о странном исчезновении провиантмейстера. Предполагаю, что он решил утром прогуляться и погиб на болотах. Это не первая жертва наших болот — и, к несчастью, не последняя. О любых сведениях касательно судьбы этого господина, какие только будут мне доступны, я немедленно сообщу Вам в штаб армии.

Человека, который пригонит подводы, прошу вернуть мне.

С искренним почтением

Роол, владелец Русалочьей заводи».

Когда господин Одгар, владелец процветающей ткацкой мануфактуры в Мизене, оплатил для своей слепой дочери Фейнне курс обучения в Академии, мать девушки пришла в самый настоящий ужас.

— Вы хотите, господин мой, погубить нашу дочь?

— А вы предпочли бы, чтобы она выросла невеждой и и конце концов однажды уверилась в собственном убожестве?

Госпожа Фаста побледнела. Втайне она считала себя виноватой в том, что девочка родилась незрячей: во время беременности Фаста не береглась и однажды настояла на том, чтобы выехать вместе с мужем в соседний город, на торговую ярмарку. На другой день она захворала. Болезнь оказалась тяжелой, опасались даже за жизнь госпожи, но Фаста выздоровела и обо всем забыла — до тех пор, пока не оказалось, что новорожденная дочь ничего не видит.

Одгар ни разу не упрекнул жену — по правде говоря, он не видел прямой связи между ее легкомысленным поведением на ярмарке и недугом дочери. Но Фаста обвиняла себя во всем. Она сделалась скрытной, отдалилась от мужа и поклялась не иметь больше детей, чтобы целиком и полностью посвятить себя бедняжке Фейнне.

Одного она, впрочем, не учла: Фейнне вовсе не была бедняжкой. Дочь была крепкой девочкой, веселой, с хорошей памятью. Она с первого раза запоминала то, что ей читали вслух, жадно слушала рассказы об окружающем и очень рано начала рисовать воображаемый мир.

Идея подарить ей кисти и краски принадлежала отцу. Фаста поначалу противилась, поскольку в глубине души не сомневалась: затея обернется для нее новым страданием — Фейнне никогда не создаст полноценной картины, и придется, глядя на убогую мазню, расхваливать творения дочери, а после втайне глотать слезы. Одгар не обращал ни малейшего внимания на кислое лицо жены: он тоже поклялся себе, что будет жить для дочери; однако, в отличие от Фасты, не стал превращать себя в ненужную жертву.

Краски для Фейнне изготовили по особому заказу: в коробке имелось множество оттенков, и каждый обладал собственным запахом. Кроме того, при накладывании на картон они обретали выпуклую фактуру, так что девочка могла ощупывать их пальцами.

Результаты превзошли все ожидания. У Фейнне было сильно развито ощущение пространства. Она умела ходить по знакомым комнатам без провожатых, не касаясь стен и не шаря в воздухе руками в поисках дверных проемов; безошибочно брала вещи, если точно знала, где те должны находиться. Ее картины сияли чистой красотой: в них все лучилось светом. Животные, деревья, цветы выглядели у Фейнне немного не такими, какими видят их зрячие люди, но эта фантастичность лишь прибавляла образам выразительности.