Шрифт:
Это был по-настоящему партийный человек, если бы не слабость его в грамоте. Читал он не без труда, а писать и вовсе не мог, хотя стремился к этому — выводил на бумаге слова и буквы. Не так уж легко начинать к семидесяти годам то, что шуткой давалось ребенку.
В день Октябрьской годовщины — 7 ноября — партизаны собрались у Тонечки. Не замедлил явиться и дед Пахом. На этот раз он явился празднично одетый и такой торжественный, что партизаны поняли — дед Пахом собирается им сообщить что-то исключительное. И действительно, выждав паузу, старик сказал:
— Ну-ка угадайте, друзья, что я вам принес в день нашего великого праздника?
Посыпались догадки, вопросы, поднялся шум. Снова выждав тишину, старик торжественным тоном сказал:
— Принес я вам, друзья мои, московскую газету от сего числа.
Никто не захотел поверить этому. Снова посыпались восклицания:
— Как это может быть? Откуда? Не ошибся ли ты, старик?
Пахом сказал:
— Нет, я не ошибся, друзья мои. Нынче слышали зенитные выстрелы? Это немцы били по самолету. Этот самолет и скинул газеты, когда я возвращался из деревни Складнево. Не без труда схватил я одну газету из-под самого носа полиции. Вот она…
С этими словами дед вынул из кармана московскую «Правду». Торжественно развернув ее, Пахом снова сказал:
— Газета от сего числа.
Действительно, это была сегодняшняя газета, празднично оформленная.
Партизаны повскакали с мест, стали обнимать и целовать Пахома.
Василий Иванович сказал:
— Это, товарищи, великое торжество для нас — в тылу у врагов держать в своих руках сегодняшний номер газеты.
Когда все немного успокоились, один из партизан, нередко подтрунивавший над Пахомом, сказал ему нарочно, показывая на помятый и загрязненный газетный лист:
— Экий ты неаккуратный, старик. Гляди, как помял и отвозил газету. Недаром тебя в свое время…
Все зашикали на партизана, и старик не успел даже толком обидеться.
Василий Иванович начал вслух читать газету. Прочитав, стали обмениваться мнениями. Говорили тихо, вполголоса — не покидало чувство торжественности.
Тоня принесла чай в кружках. По очереди стали пить.
Пили чай, продолжая обсуждать прочитанное. Сидели долго, тихо беседуя. Наконец старик Пахом встал и, пожелав всем доброй ночи, удалился, оставив свой подарок партизанам.
Тонечка принесла гитару. Сказала:
— Теперь начнем концертное отделение. Сегодня спою вам нашу деревенскую песню, которую я вам еще не пела.
И, перебирая струны, Тонечка тихо запела:
Средь полей широких я как лен цвела, Жизнь моя отрадная как река текла.Улыбнувшись Василию Ивановичу, Тоня продолжала петь:
В кружках и хороводах он был всегда со мной, Он не сводил очей с меня, все любовался мной.Партизаны подхватили припев:
Он не сводил очей с меня, все любовался мной…Тоня продолжала петь:
«Что за чудо парочка», — подруги говорят. «Нету лучше, чем они», — старики твердят. Но вот настал суровый день — я как лен зимой, Все те ласки прежние он отдает другой. Научи, родная мать, соперницу сгубить Или сердцу бедному прикажи забыть…Снова партизаны подхватили припев:
Или сердцу бедному прикажи забыть…Тоня пела:
«Нет запрета, доченька, сердцу твоему, Как сумела полюбить, так сумей забыть…»Тоня еще не закончила песню, как в комнату, шаркая туфлями, вбежала мать девушки. Вбежав, она, задыхаясь, сказала:
— Немцы приехали… Машина остановилась у дома…
Партизаны повскакали с мест. Тоня побежала вслед за матерью на кухню.
Тотчас вернувшись назад, Тоня сказала:
— Немцы… Человек двадцать в машине… Сюда идут…
Партизаны схватились за револьверы. Подбежав к окну, Тоня сказала:
— Выбейте раму… Скорей… Бегите по огороду… Через пруд… К лесу…
Василий Иванович с силой распахнул раму, и партизаны стали выскакивать на огород. Василий Иванович сказал Тоне:
— Тонечка, давайте с нами… Скорей…
Девушка покачала головой, сказала:
— Нет… Не могу же я оставить маму…
Послышались солдатские шаги в соседней комнате.