В противовес этому кабинет Чиано с тяжелой мебелью в стиле барокко был ярко освещен. Принимая сэра Перси Лорена, граф испытывал душевный подъем. Посол же не скрывал своей крайней озабоченности. И тут он услышал слова, которые его сразу же успокоили:

– Неужели вы еще не поняли, что мы никогда не начнем войну против вашей страны и Франции?

Посол сразу же все понял. Вспыхнув от радости, он схватил обе руки Чиано и тепло пожал их, а потом, полный счастья, торопливо удалился. Чиано же не испытывал радости, позвонив своему тестю в палаццо Венеция. Он взял реванш за августовскую встречу и, что самое важное, отомстил Риббентропу.

Когда Муссолини отдал приказ снять затемнение, весь Рим возликовал. Чиано удалось отодвинуть войну всего лишь на девять месяцев, но кто об этом тогда знал? Он поспешил в палаццо Колонна, где донна Изабелла и все другие княгини и графини приветствовали его как победоносного наследного принца фашизма, а потом, не теряя времени, сообщили своим британским и американским друзьям о замечательной маленькой оплошности их кумира.

Будущие исследователи Второй мировой войны, вероятно, назовут беседу Чиано с британским послом 31 августа 1939 года событием исторического значения. До этого момента Франция напрочь отказывалась присоединиться к Британии, поспешившей на помощь Польше, поскольку Даладье и глава французского Генерального штаба Гамелен не хотели вести войну на два фронта. Только после того, как в Париже узнали, что Рим не выступит на стороне Германии, французское правительство дало свое согласие. Интересно, как развивались бы события, если бы Чиано не допустил своей «оплошности»? Пожертвовали бы западные державы еще одним своим восточным союзником, что они сделали в Мюнхене? Стала бы Британия помогать Польше в одиночку?

Я не собираюсь искать здесь ответы на эти вопросы. Я знаю только одно – итальянский министр иностранных дел считал это ночное интервью очень ловким дипломатическим ходом. В своем месте я расскажу, что оно стало одной из причин его трагической смерти в Вероне в январе 1944 года, поскольку Гитлер и Риббентроп так и не простили Чиано его «оплошности», о которой им очень скоро донесли.

Рим вступил в славный период невмешательства, в течение которого вся остальная Европа ухаживала за Италией, как за красивой девушкой, выбиравшей себе жениха.

Примерно в это время Артуро Боккини вызвал меня в свой кабинет и молча протянул мне какую-то папку. Я прочитал собранные в ней документы и ужаснулся. Это были отчеты квесторов и агентов со всей Италии, из которых явствовало, что палаццо Венеция не сможет полагаться на карабинеров и полицию в случае, если Италия вступит в войну на стороне Германии. Пока они ограничиваются тем, что спокойно смотрят на демонстрации, требующие, чтобы страна оставалась нейтральной, и не предпринимают никаких действий, чтобы разогнать их, а в случае войны встанут на сторону народа. Я осмелился спросить его превосходительство, повлияла ли эта папка на решение Муссолини, но мой бестактный вопрос остался без ответа. Поскольку я не любил утаивать полученные мной сведения, я, как и раньше, сообщил о содержании этой папки господину фон Макензену. Однако мне неизвестно, что он сделал с этой информацией, впрочем, это меня и не касалось.

Все мое время было занято обслуживанием тех, кто боролся за милость Италии, и это занятие нравилось мне гораздо больше. Соперники – Германия, с одной стороны, и западные союзники, с другой, – из кожи вон лезли, ухаживая за ней, главным образом в социальной сфере, а члены дипломатического корпуса в Риме внимательно следили за настроением Чиано – улыбнулся ли он, нахмурился ли.

Во время этого «марафона» возникали самые невероятные ситуации. Пока вооруженные армии на Восточном фронте стояли друг против друга, готовые в любой момент начать боевые действия, мне пришлось встречаться на приемах с его превосходительством французским послом Андре Франсуа-Понсе, который был переведен в Италию из Берлина. Он всегда казался мне человеком, обладавшим самыми непривлекательными качествами своего великого соотечественника Вольтера, но при этом лишенным его гения. Зловещие и циничные остроты Франсуа-Понсе не пользовались популярностью в Вечном городе, а его энергичные усилия, направленные на то, чтобы снискать расположение Муссолини, не принесли успеха. Даже Чиано относился к нему очень холодно. Раньше мне случалось вступать в словесные схватки с англичанами и представителями других наций, с которыми я перед войной работал на вечерах и приемах. Теперь же мы встречались под эгидой итальянской политики невмешательства, как будто в мире ничего не изменилось.

Благодаря Чиано и его кругу, а также аристократам, имевшим многочисленные связи в Британии и Америке, сезон 1939 года в Риме был блестящим или, по крайней мере, казался таким. Многие старинные палаццо, которые стояли до этого закрытыми, стали местом проведения великолепных вечеров. В конце концов даже Риббентроп понял, что надо что-то делать. Весной 1940 года, так и не сумев заставить жену посла Макензена принимать более активное участие в жизни римской кьяккерии и в развлечениях гольф-клуба, он послал на службу в посольство двух дам, которые подходили для этого гораздо лучше, или, если быть более точным, он перевел в Рим их мужей.

Первым из двоих мужчин, облагодетельствованных таким образом фортуной, был принц Отто фон Бисмарк, внук Железного канцлера. Он поселился на красивой вилле в самом лучшем квартале Рима со своей красавицей женой Анн-Мари, урожденной Тенгбом из Стокгольма, и вскоре уже весь улей Чиано жужжал вокруг них.

Принц ничем не напоминал своего деда. Он был больше похож на мать, графиню Хойос, родом из Венгрии, чей отец, мистер Уайтхер, основал в Поле крупный завод по производству торпед. И хотя Отто фон Бисмарк сочетал в себе дипломатический талант с политической проницательностью, он был все-таки недостаточно Бисмарком, чтобы поступать в соответствии со своими убеждениями. Он думал только об одном – как бы каким-нибудь неловким шагом не разгневать чиновников с Вильгельмштрассе. [21] Ему также очень мешал младший брат, граф Альбрехт, смертельный враг национал-социализма, который отличался от своих аристократических собратьев тем, что сохранил свои убеждения, находясь на военной службе, и в конце концов дезертировал из армии.

Принцесса фон Бисмарк любила светскую жизнь. На вечерах, которые устраивала принцесса, часто звучал ее смех, похожий на звон колокольчика, а ее голубые глаза и русые волосы радовали взгляд. Многие римляне, молодые и старые, словно зачарованные смотрели, как она едет к морю в костюме, напоминавшем форму шведских матросов. Вряд ли Железный канцлер да и его жена, принцесса Иоганна, порадовались бы, увидев жену внука в подобном одеянии. В свое время принцесса Иоганна вынесла своей несчастной невестке, графине Хойос, такой приговор: «Если снять с нее все ее венецианские банты, рюши и ленты, то что же останется моему бедному Герберту?» Я даже боюсь подумать, что бы она сказала, увидев Анн-Мари.