Даже Магда, кого он заставил влачить жалкое существование, не могла уберечься от его комплексов. Одно время у него в доме был личный кинотеатр, и как-то раз, когда он выходил, провожая отъезжающих гостей, поднимаясь по полированным деревянным ступенькам, его покалеченная нога поскользнулась, и он полетел вниз. Магде удалось спасти его и вытащить на себе наверх. Едва придя в себя, перед всей компанией он схватил ее за шею ниже затылка, силой нагнул ее голову до своего колена и произнес с каким-то безумным смехом: «Да, на этот раз ты спасла мне жизнь. Похоже, это тебе очень понравилось». Все, кто не видел этой сцены, не могли в это поверить, но те, кто видел, затаили дыхание при виде глубины безнравственности характера, которую она раскрыла. Помню, я как-то помог ему в похожих обстоятельствах на одном митинге, когда шел сразу сзади него вместе с принцем Ауви. Вроде бы следовало ожидать от него благодарности, но, конечно, мой поступок лишь усилил его ненависть.

С ростом Геббельса значимость Розенберга как личности таяла, хотя в этом было мало причин для утешения. Он устроился в роскошной вилле в Тиргартене за счет партийного отдела по иностранным делам и уже был готов занять место Нейрата. Он побывал в Лондоне с шумной рекламой и, слава богу, выставил себя в дурацком виде. Закончив показное возложение венков у Сенотафа, кто-то после всех его трудов выбросил тот венок в Темзу. Как жаль, что и его самого не бросили туда вслед за венком. Защищавший его до самого конца Гитлер, похоже, не питал особых иллюзий насчет его полезности, но пытался убедить других, что этот визит был успешен. Я-то знал лучше и высказал это без сожаления и угрызений совести, и по этой причине он набросился на меня в рейхсканцелярии и заявил: «Ганфштенгль, ваша критика Розенберга, товарища по партии, зашла слишком далеко. Если я еще раз услышу что-то подобное, вы будете уволены!» В ответ я попытался протежировать Риббентропу, который все еще находился на периферии и полагался в основном на меня как канал ко двору. Кто угодно, думал я, будет лучше, чем Розенберг. Риббентроп определенно с энтузиазмом воспринимал мой тезис об исключительной важности Америки, и я без колебаний поддерживал его. На Гитлера ему все еще не удавалось произвести впечатления. «Ach, das ist ja ein fader Patron» – почти не поддающееся переводу описание – что-то между «тупой парень» и «зануда». Потом он добился своего, но в конечном итоге Гитлер был прав.

Мои близкие отношения с Нейратом скоро вынудили меня прекратить свою опеку Риббентропа, и это произошло незадолго до того, как достоянием гласности стал ряд неприятных фактов, касающихся его. Фрау Майснер – вдова государственного секретаря при Гинденбурге – знала его еще мальчиком, когда жила в Меце перед Первой мировой войной. Его отец был кадровым офицером, чей полк размещался в Визеле, на Рейне. Юный Иоахим был известен как самый тупой мальчик в своем классе в гимназии. Его наиболее примечательной характеристикой в детстве были амбиции и тщеславие, которых он так и не утратил. Фрау Майснер не могла поверить, что человек, поднимавшийся по ступеням нацистской партийной иерархии и становящийся специалистом в международных делах, – тот же самый человек.

Приставка «фон» к его имени была обретена путем покупки. Одной из странных черт Веймарской республики было то, что она не упразднила дворянства и титулов. Стало вполне законным сменить свое буржуазное имя, если сумеешь уговорить какого-нибудь бездетного аристократа усыновить тебя. Риббентроп, который в 1920 году женился на богатой наследнице фирмы Хенкеля, выпускавшей шампанское, отыскал одного престарелого бедного родственника, который согласился послужить этой цели. В 1920-х годах он и его жена переехали в энергичное и остроумное берлинское общество, в котором выделялся ряд богатых еврейских банкирских семей. Риббентроп получил кредит у Герберта Гутмана из Дрезднер-банка, который использовал для создания фирмы, специализирующейся в импорте и экспорте дорогих вин и спиртных напитков. То ли случайно, то ли нарочно торговая марка этой фирмы, составленная из инициалов ее наименования, всплыла в неудачной форме «Импогрома». Зимой 1933 года, после того как Гитлер пришел к власти, когда Риббентроп натолкнулся на Гутманов на концерте Фуртвенглера в Берлине, он сделал вид, что их не замечает.

Риббентроп был единственным человеком, ставшим ведущим членом партии, который имел значительные личные средства. Первым его знакомым в движении, возможно, был граф Гельдорф – руководитель берлинских штурмовых отрядов CA. Будучи тщеславным и амбициозным человеком, он скоро навязался в знакомые Герингу, по настоянию которого состоялось знаменитое совещание на вилле Риббентропа в берлинском пригороде Далем между Гитлером, Папеном и Оскаром фон Гинденбургом 22 января 1933 года, которое напрямую привело Гитлера к власти. Однако его принятие в круг избранных было лишь частичным. Его всегда можно было найти во дворце президента рейхстага, занимаемом Герингом, и он вечно наживался за мой счет в фойе либо в моем офисе в отеле «Кайзерхоф». Не всегда были успешными унижающие достоинство его попытки оказаться в числе гостей за столом Гитлера.

Оружие, которым он преодолевал отсутствие у Гитлера интереса к его персоне, – неистребимое выражение угодничества. Кое-какие воспоминания о скромном военном звании его папаши навели его на мысль вести себя перед Гитлером как послушный младший офицер. К этому можно добавить его собственное полное отсутствие интеллектуального снаряжения. Он перехватывал фразы Гитлера, разукрашивал их и отпасовывал назад – вот качество, которое в конце концов полюбилось хозяину, которого себе выбрал Риббентроп. Но одним этим не объяснить его взлет к конечному посту министра иностранных дел. На самом деле он оказался выгодоприобретателем той бесконечной междоусобной войны, которая шла между главными нацистами. Гитлеру понадобилось пять лет, чтобы понять, что он может обойтись без профессиональных услуг Нейрата. В течение этого времени большинство нацистских лидеров алчно интриговали, стремясь стать преемниками. Самым опасным кандидатом, возможно, был Розенберг, но затем он настроил против себя почти всех и никогда не имел реальных шансов. Герингу хотелось бы получить этот пост, но, в конце концов, у него было так много других постов, что его неизбывный аппетит более или менее успокоился. У Геббельса тоже имелись амбиции в этом плане, но даже Гитлер должен был понимать, что физическая внешность его – крупный недостаток. Вероятно, счастливая рука в финальном назначении Риббентропа принадлежала Отто Дитриху не потому, что он испытывал какую-то особенную любовь к Риббентропу, а у него возникла такая зрелая и дикая ненависть к Розенбергу, что по тактическим соображениям он предпочел поддержать кандидатуру относительного новичка. Тот факт, что Риббентроп поздно вступил в партию, был его преимуществом, потому что он не успел запятнать себя связью с противоборствующими фракциями в партии. У него было определенное изящество и учтивость манер, по крайней мере, когда этого требовали обстоятельства, но свое раболепие в присутствии Гитлера он совмещал с невыносимой помпезностью в обществе остальных лиц. Кроме того, и это, возможно, было решающим – другие ведущие члены партии верно охарактеризовали его как посредственность и не видели в нем серьезного соперника в их конкурентной борьбе за влияние на Гитлера.

Гитлер разрешил Риббентропу создать бюро, которое конкурировало, с одной стороны, с партийной секцией иностранной политики под началом Розенберга, а с другой – с самим министерством иностранных дел Нейрата. На партийные деньги был установлен контакт с иностранными дипломатами и была создана соперничающая сеть, которая часто снабжала Гитлера более красочными отчетами о событиях за рубежом, чем те излагались в более трезвых и реалистичных отчетах МИДа. В конечном итоге Риббентроп уничтожил позиции Нейрата, надоедливо твердя при каждой возможности о необходимости для Гитлера иметь во главе МИДа такого человека, который был бы полностью надежен, обязан ему и твердо намерен внедрить среди традиционно мыслящих чиновников МИДа национал-социалистические стандарты. «Со старой командой у вас ничего не получится, – то и дело вторил он Гитлеру. – Они никогда не поймут ваших целей, и от них надо избавляться».

Было бы отнюдь не искусственным связать конечную ненависть к Англии, которая была ареной его первых дипломатических успехов в 1935 году, когда он вел переговоры по англо-германскому военно-морскому договору, с отказом членов совета принять его сына в Итон. Риббентроп был до глубины души озлоблен тем, что он счел прямым публичным оскорблением, которое никоим образом не изгладилось, когда ему было разрешено послать своего мальчика в Вестминстерскую школу. Несмотря на годы пребывания в Лондоне послом, он так и не сумел по-настоящему понять британцев, а его совершенно неправильное представление об основных силах, движущих британской дипломатией, было отнюдь не маленьким фактором, убедившим Гитлера, что он сможет обойтись какой-нибудь недорогой войной.