— Очнулась? Что ж ты, а? Живешь, дышишь? — Над ней склонилось чье-то лицо, наполовину закрытое белой марлевой повязкой.

— Не хочу… — с трудом прохрипела Анна.

— Что?

— Не хочу жить…

— А я-то думала, что тебе уже достаточно. После такого промывания желудка у людей пропадает охота травиться. Ах ты, дурочка, дурочка.

— Там хорошо… — снова чуть шевельнула губами Анна. — В темноте…

— Светлана Степановна, да ее уже в палату надо переводить из реанимации! А когда очухается — в психиатричку. Пусть там разбираются, а то еще чего доброго из окна сиганет, — недовольно поджала губы молоденькая медсестра.

— Девочка, ты держись. Не будешь больше делать глупости? — спросила та, которую назвали Светланой Степановной.

Анна отвернулась к стене.

— Да будет, — зло сказала медсестра. — Не видите, что ли? Упрямая какая!

— Ты, Юля, помолчи. Ну накачают ее аминазином, и конец всему. Надо проследить, чтобы девочка опять не сорвалась.

— Да что ж мне ее одну караулить, что ли?! На мне целое отделение за копеечную зарплату! Сколько народу лежит, старушки почти не ходячие, а я с этой дурой молодой буду нянчиться! А она к тому ж ненормальная!

— Помолчи! Другие здесь затем, чтоб выжить, они-то уж о себе позаботятся, а эта сама нам не поможет. Не видишь, что ли, — она умирать сюда пришла. Давай, на каталку ее и в палату. И не отходи ни на шаг.

— В какую ее? В десятую, к молодым?

— Нет, туда, где две бабульки лежат. Там есть одна ходячая, бойкая, она и приглядит.

— И все-таки лучше бы ее к психам отправить, — проворчала Юля, направляясь за санитаркой.

Пока Анну везли по бесконечному белому коридору, она пыталась вспомнить только одно: что это значит, жить? Как это было раньше? Но эти воспоминания не вызывали ничего, кроме отвращения.

В маленькой палате стояли четыре койки, две из них были застелены, на тумбочках в беспорядке теснились стеклянные банки, пузырьки с лекарствами, таблетки, чайные ложки, бинты… Пахло старостью и болезнью. Анну переложили на кровать, Юля поправила на ней одеяло и брезгливо уронила:

— Смотри у меня здесь. Не вздумай чего-нибудь с собой сделать, мне Светлана Степановна наказала. Сейчас бабульки с обеда придут, я им велю присмотреть. Возни-то с тобой сколько! Подумаешь, королева! Анна Австрийская!

Медсестра еще раз презрительно фыркнула и ушла. Анна обессиленно прикрыла глаза. «Ох уж это злосчастное имя!»

Все ее несчастья начались с отца. Он был чрезвычайно упрям, этот помешанный на своей мнимой гениальности художник с непонятно откуда взявшейся фамилией — Австрийский. «Александр Австрийский»,— расписывался он размашисто под своими странными картинами. Женился художник поздно, но уже задолго до этого страстно мечтал о ребенке. Не о мальчике, как многие мужчины, а о девочке. И во что бы то ни стало хотел назвать ее Анной, хотя многие и отговаривали его. Быть Анной Австрийской — это еще не значит принадлежать к королевской династии. Но в семье Австрийских ждали принцессу, и после долгих лет бесплодного ожидания судьба наконец сжалилась над стареющим художником. Ребенок в семье появился, и была это долгожданная девочка.

Отец был счастлив несказанно, и вскоре после выписки из роддома в одном из московских загсов девочку записали как Австрийскую Анну Александровну. Толстая тетка в мохеровой кофте, поклонница Дюма, широко улыбнулась родителям и пошутила: «Поздравляю с новорожденной принцессой! Осталось только найти для нее короля!»

Детство Анны было отравлено злополучной фамилией: над ней смеялись все, и взрослые и дети. Отец занимался только тем, что писал никому не понятные картины, потом тщетно пытался доказать окружающим, что картины эти гениальны. Увидев же Анну, улыбался грустно:

— А, принцесса!

Чуть трогал испачканными краской пальцами ее мягкие светлые волосы и возвращался к очередному недописанному холсту.

Мать, рядовая сотрудница районной библиотеки, всю жизнь тщетно пыталась свести концы с концами. Она то ругала мужа, то умоляла его взяться за какую-нибудь подработку. Мол, многие художники находят халтуру. Платили бы хорошо, можно и через себя переступить. Отец упрямился и пил, денег по-прежнему не было, Анна ходила в заштопанных колготках и кофточках, которые мать перевязывала из старых вещей. И постоянно слышала: «Эй, королева! Ты чего такая облезлая? А еще Анна Австрийская!»

Аня мысленно проклинала всех: отца, мать, родственников, учителей, которые тоже не могли отказать себе в удовольствии вызывать ее не просто по фамилии, а именно так: «А сейчас к доске у нас пойдет Анна Австрийская». И в классе тут же раздавался дружный смех.

Спеша скорее повзрослеть, она рано вышла замуж. Да что там говорить — рано! Это был скандал на всю школу, когда Аня забеременела в шестнадцать лет от своего же одноклассника и родители поспешно и без лишнего шума их расписали.