– От четырнадцати до восемнадцати… – тяжело дыша ответил участковый, вытирая платком покрасневшую шею. – Спасть не дают, малолетки хреновы… На лагерных лезут… Уроды. Жертвы абортов…

– Их поймают? – без надежды спросила Лидия.

Участковый отмахнулся.

– Не думаю… Никаких свидетелей… Ни–че–го… (он таким же тоном велел «не–мед–лен–но» приехать)…

Лидия задумалась. Точнее, сделала вид. Думать не могла. Участковый вдруг встрепенулся.

– А это не вашим семерым принадлежит?

Лидия отрывисто глянула и подавилась воздухом.

На ладони участкового лежала пряжка. Со звездой и буквами «В.С.» в самом углу.

– Нашёл у кафе, – пояснил участковый.

– Это… это… не… не наша… нет… – дрожа проговорила Лидия.

Участковый неловко положил ей руку на плечо.

– Да не волнуйтесь вы так… Всё заживёт… Всё пройдёт…

До конца смены оставалось две недели.

«Заживёт… – согласилась про себя Лидия. – И хорошо, что не наши… Чужие… Что ж я могла сделать?…» Она лежала, глядя на приближающийся мутный рассвет в зеркало шкафа. Успокаивала себя, уговаривала. Запрещала думать про последствия… Про «крутых пап». Все за кого–то прячутся, вот и наглеют. Митников – за Тараса и Кудрявость. Дынин – за свою троицу… Коля Ёжиков – за папу… А ей, Лидии, за кого?

Она резко поднялась на постели.

«А ведь Сеткину ничего не было бы, ни–че–го! – размеренно, как участковый, подумала она. – Кого ему бояться?! Его отец – зам. директора… А родители всех остальных – его подчинённые… Сеткин – вне конкурса… Ему ни–че–го не будет!… А ей, Лидии?»

Участковый был прав, зажило. Уезжали мальчики вполне здоровые, если не считать шрамов и выбитых зубов. Да ещё пальцев Тёмы.

Но это, Лидия вздыхала, мелочи. Комендантша соглашалась, мелко кивала головой.

…Игнат, Тарас, Кудрявость, Дынин и Ко смеялись, как ни в чём не бывало. Стаскивали с поезда чемоданы и сумки на перрон. Катя Моисеева записывала телефон Игната. «Двадцать три, четырнадцать, восемнадцать…». Хотя не четырнадцать, а тридцать семь. Но подумаешь – одна цифра… Игнат рассеянно улыбался. Тарас жевал спичку, поглядывая на Клару и на Ирку. Стасик Галкин стоял рядом с чемоданом, напряжённый и красный.

Олеся вертела головой.

Мокрый некрасивый рот с приподнятой верхней губой, заячьи зубы. Очки, перемотанные скотчем…

– Олесь… – прошептал Валерочка, когда они отошли от толпы. – Ты это…

– Что? – вглядывалась в его лицо Олеся.

Он был тоже при параде: под свою короткую курточку надел свежую футболку, отросший ёжик пытался пригладить. Олеся не могла понять: нравится ли ей этот некрасивый глист или вызывает отвращение? Хотелось одновременно и притиснуться к его приоткрытым губам, и ударить эти губы какой–нибудь грязной доской.

Он молчал.

Потом весело прикусил губу, огляделся.

– Телефон не дашь?

– Зачем?

– Позвонить, – не удивился вопросу Валерочка. Он загорел, плечи развернулись, вместо постоянной лёгкой радости на лице появился налёт самодовольства. «Крут,» – подумала Олеся скептически. Она замечала, что Игнат, Тарас и Кудрявость обходят тему «fuck da Sетkin» в разговорах со всякими Кларами и Катями (фу!…), хотя раньше хвалились. А приехали подбитые – и ни одного гудка со своей платформы. Сеткин сидел в столовой рядом с ними, его не замечали, не чморили, как раньше. Удивительно.

Полинка весело смеялась мелким смехом, обнимая Гену–Крокодила. Обещала звонить и писать. Встретиться как–нибудь. Обязательно. Рядом пыхтела Оля Клюева. Её Тёма куда–то свинтил, видимо, решив, что «курортный роман» должен оставаться в рамках жанра. Рядом с Олей прыгали Дынин и Пузатый, вместе с ними Клара Петрова. Она–то что забыла в этой компании?

– Дашь телефон–то? – повторил Валерочка, поправляя на плече рюкзак.

– Пятьдесят три, ноль три, десять, – ответила Олеся, глядя в его треснувшие очки. Увидела за ними глаза – светло–серые, с золотистыми прожилками. Валерочка записал на ладони. Жирно, каждую цифру обвёл.

Ну и что, что не десять, а семьдесят шесть. Одна цифра. Подумаешь.

Олеся поправила чёлку, пригвоздила к носу очки. Валерочка козырнул и пошёл к толпе.

Лидия последний раз собирала заводских ребят в колонны, весело, от предстоящей разлуки с ними, командовала и напоминала, чтоб не забыли вещи. Мальчики и девочки построились и пошли за Лидией к выходу. Загорелые, румяные, с округлившимися щеками.

– Мама! – весело воскликнул Стасик Галкин…