Но вот — сталось это на святую Схоластику, около двух лет назад, — дедушка Роман побрился и захворал. Бабушку Илуминаду, которая по ночам сидела в землянке возле больного, нашли как-то утром окоченевшей, все еще сидящей на табурете в спокойной позе, с невозмутимым лицом, будто уснула. Бабушка Илуминада каждый год колола кабанов у окрестных богачей и гордилась тем, что после ее удара ни один кабан не хрюкнул больше трех раз и что за всю свою долгую жизнь она ни разу не дала промашки, рассекая брюшину.

Когда к землянке подъехала повозка Симеоны с гробом, оказалось, что дедушка Роман тоже умер, — пришлось спускаться за вторым гробом. Ослик Симеоны лихо вез оба гроба под гору, но как въехали на мост, левое колесо попало в щель, соскочило и свалилось в воду. Тогда гроб бабушки Илуминады раскрылся — со сложенными на груди руками она спокойно смотрела на всех, приоткрыв рот, словно от удивления. Как в консервной банке, лежала она в большом этом ящике, колыхавшемся над грязной водой. Сеньора Кло, что у Пруда, когда рассказывала о невозмутимом виде покойницы, добавляла, что, мол, Илуминаде, привыкшей жить под землей, смерть не страшна была.

Когда Нини и дядюшка Крысолов вернулись с кладбища, дедушки Абундио и след простыл — никто не знал, куда он ушел со своими ножами и секаторами обрезчика.

Дядюшка Крысолов стал на колени, приложился ухом к земле и долго вслушивался в звуки ее недр. Наконец поднялся, указал железным прутом на нору у самой речки и сказал:

— Она там.

Собака завиляла обрубком и принялась жадно обнюхивать устье норы. Но вот она припала к земле, повернув набок небольшую голову, и замерла, прислушиваясь.

— Эй, бью! — сказал Крысолов и с размаху воткнул железный прут в одном метре от воды.

Крыса стремительно проскочила у самой морды собаки и, громко зашуршав листвой, юркнула в заросли сухой осоки.

Нини крикнул:

— Возьми!

Фа стрелой бросилась за крысой. Мужчина и мальчик побежали по берегу, науськивая собаку. Началась погоня — оба бежали посреди засохшей осоки и вьюнков. Собака в азарте ломала хрупкие стебли шпажника, коробочки с семенами падали в воду, и течение тихо колыхало их.

Вдруг собака остановилась. Дядюшка Крысолов и Нини точно знали, где она находится, — в том месте заканчивался проложенный ею в зарослях проход, и стройные стебли шпажника стояли ровно.

— Давай ее сюда, Фа, — сказал Нини.

Стебли шпажника на секунду зашевелились, послышался глухой шум борьбы, потом короткое рычанье, и дядюшка Крысолов сказал:

— Взяла.

Собака воротилась, неся в зубах нутрию и радостно виляя обрубком хвоста. Дядюшка Крысолов вынул крысу у нее из пасти.

— Хорош самец, — сказал он.

Вздернув верхнюю губу, крыса скалила зубы в тщетной угрозе.

Со святого Захарии мужчина и мальчик каждое утро спускались к речке. Так было всегда, с тех пор как Нини начал что-то понимать. Надо было воспользоваться осенней порою и зимой. В эти месяцы заросли у речки теряли листья, от ивняка и кресса, мяты и вьюнка оставались сухие стебли, меж которыми собаке легко было идти по следу. Только осока со своими горделивыми султанами да шпажник с твердыми коробочками придавали прибрежной полосе черты прочности и постоянства. У камышей, негусто окаймлявших берега, желтели верхушки — чудилось в них что-то больное, обреченное на гибель. И все же год за годом с приходом весны берега вновь зеленели, опять тянулись вверх камыши, одевалась в ланцетовидные листы осока, и лопались коробочки шпажника, усеивая поля белыми пушинками летучих семян. Назойливый запах дикой мяты и густые соцветия кресса, покрывавшего все тропы, не давали собаке выслеживать и ловить крыс. Наступал запрет охоты, и дядюшка Крысолов, щадя крыс в пору течки, зарывался в своей землянке до следующей осени.

Дядюшке Крысолову ни к чему было истреблять крыс. Когда собака находила нору и он замечал у входа в нее несколько сухих травинок, он отзывал собаку.

— Она гнездо ладит, пошли.

Собака покорно уходила. Между нею, Нини и дядюшкой Крысоловом было молчаливое взаимопонимание. Все трое знали, что, если уничтожить выводки, останешься без хлеба. Крысы давали потомство каждые шесть недель, по пять-шесть детенышей зараз. В общем, один помет мог принести самое малое сорок реалов, а это не пустяк. Так же равнодушно вела себя Фа, если устье норы было под водой, — тут, знала она, ее участие не нужно. В таких случаях дядюшке Крысолову надо было управляться самому. Погрузив правую руку в ил, он прикрывал устье ладонью; затем левой рукой вбивал прут, и громкое хлюпанье извещало его, что крыса есть и что она убегает. Вскоре к его ладони прикасалось что-то склизкое, щекотное; тогда он вмиг сжимал могучие свои пальцы и, схватив крысу за мордочку, торжествующе поднимал над водой. Один раз дернуть за хвост — и хребет у крысы сломан.

На святого Савву дядюшку Крысолова укусила крыса. К тому времени прошло в деревне уже с месяц, как управились с севом. Сеньор Руфо, Столетний, любил говорить: «После Всех Святых пшеницу посей, соберешь репей», и крестьяне с суеверной опаской старались не нарушить срок. Вот и в этом году, будто все выполняли чей-то приказ, на каждом участке красовался прибитый к шесту, головой вниз, труп грача. Стаи грачей, сбитых с толку, дня два полетали вокруг да около, да и пустились в северную сторону. Вирхилин Моранте, муж сеньоры Кло, смеялся в кабачке: