– Я тут ни при чем, ваше превосходительство, чужеземцы делают что хотят. – Потом он торопливо добавил: – И хотя мы все знаем, что «Иран Лес» принадлежит народу, шах забрал с собой все деньги. У меня нет никакой власти, чтобы распоряжаться ими, чужеземными дьяволами или их правилами. Я ничего не могу поделать.

– Когда машина будет готова к полетам? – спросил на чистом турецком человек, говоривший по-русски.

– Механики обещают, что через два дня, – ответил Даяти и начал молиться про себя в великом страхе, который, однако, изо всех сил старался не показать. Теперь ему было понятно, что эти люди принадлежали к левым моджахедин, последователям спонсируемой Советами теории о том, что ислам и марксизм совместимы. – Все в руках Бога. Два дня; чужеземные механики ждут какие-то запчасти, которые уже должны бы быть здесь.

– Что за запчасти?

Нервничая, он рассказал ему. Какие-то мелкие детали для лопастей рулевого винта.

– Сколько часов наработал рулевой винт?

Даяти дрожащими пальцами полистал журнал.

– Тысяча семьдесят три.

– Бог с нами, – сказал человек, потом повернулся к мулле. – Мы спокойно можем использовать старый винт еще как минимум пятьдесят часов.

– Но срок службы винта… сертификат летной годности недействителен, – не думая, проговорил Даяти. – Пилот не станет поднимать машину в воздух, потому что правила полетов требу…

– Правила Сатаны.

– Верно, – вмешался тот, который говорил по-русски, – некоторые из них. Но законы безопасности много значат для народа, и, что еще более важно, Бог заповедал правила в Коране для верблюдов и лошадей и как ухаживать за ними, и эти правила могут также применяться к самолетам и вертолетам, которые тоже являются даром Бога и тоже несут нас, чтобы исполнять Божий труд. Поэтому мы должны правильно заботиться о них. Ты не согласен, Махмуд?

– Конечно, – нетерпеливо бросил мулла и впился взглядом в Даяти, которого начала бить дрожь. – Я вернусь через два дня на рассвете. Пусть вертолет будет готов, и пусть пилот будет готов исполнить Божий труд для народа. Я побываю в каждом лагере в горах. Там есть другие женщины?

– Только… только две жены рабочих и… моя жена.

– Носят ли они чадру и закрывают лицо?

– Конечно, – тут же ответил Даяти.

Закрывать лицо было против законов Ирана. Реза-шах запретил чадру и хиджаб в 1936 году и сделал их ношение вопросом личного выбора, а Мохаммед-шах в 1964 дал женщинам дополнительные свободы.

– Хорошо. Напомни им, что Бог и народ все видят, даже в богомерзких владениях чужеземцев. – Махмуд круто повернулся и затопал прочь; остальные потянулись за ним.

Оставшись один, Даяти вытер лоб, благодаря судьбу за то, что он был одним из правоверных и что его жена теперь носила чадру, была послушна и поступала так, как поступала его мать, была скромна, а не носила джинсы, как ее высочество. Как мулла назвал ее прямо в лицо? Да защитит его Господь, если Абдолла-хан услышит об этом… хотя, конечно, мулла прав, и, конечно же, прав Хомейни, да охранит его Аллах.

В доме Эрикки. 23.23. Оба мужчины сидели за столом напротив друг друга в большой комнате. Когда этот человек постучал в дверь, Эрикки сказал Азадэ, чтобы она ушла в спальню, но оставил дверь приоткрытой, чтобы она могла все слышать. Он дал ей свою винтовку, с которой ходил на охоту.

– Не бойся нажать на курок. Если он войдет в спальню, я уже буду мертв, – сказал он. Его пукко в ножнах торчал за поясом посередине спины. Пукко, нескладывающийся нож, был традиционным оружием всех финнов. Считалось, что мужчина, который не носит его, отгоняет удачу и накликает беду. В Финляндии закон запрещал носить его открыто – это могло рассматриваться как вызов. Но люди все равно носили его с собой, а уж в горы брали непременно. Нож Эрикки Йокконена размерами соответствовал фигуре хозяина.

– Что ж, капитан, прошу прощения за вторжение. – Человек был темноволосым, ростом около метра восьмидесяти, с обветренным лицом и темными южнославянскими глазами – где-то в его родословной угадывалась монгольская кровь. – Меня зовут Федор Ракоци.

– Ракоци был венгерским революционером, – резко заметил Эрикки. – А ты, судя по акценту, грузин. Ракоци – не грузинское имя. Как твое настоящее имя… и звание в КГБ?

Человек рассмеялся.

– Это верно, акцент у меня грузинский, и я русский из Грузии, из Тбилиси. Мой дед приехал из Венгрии, но он не был родственником этому революционеру, который в старые времена стал князем Трансильванским. Не был он и мусульманином, как мой отец и я. Ну вот, видишь, мы оба немного знаем свою историю, хвала Богу, – сказал он располагающим тоном. – Я инженер, работаю на ирано-советском газопроводе, живу сразу по ту сторону границы, в Астаре на берегу Каспия – и я за Иран, за Хомейни, да пребудет он благословен, и против шаха и против американцев.

Он был рад, что его заранее ознакомили с личным делом Эрикки. Часть его легенды была правдой. Он действительно приехал из Грузии, из Тбилиси, но мусульманином не был, и настоящая его фамилия была не Ракоци. В действительности его звали Дмитрий Мзитрюк, и он был капитаном КГБ, специалистом, прикрепленным к 116-й воздушно-десантной дивизии, которая была развернута на самой границе, севернее Тебриза, – один из сотен тайных агентов, которые пробрались в Северный Иран в течение последних месяцев и теперь действовали там почти свободно. Ему было тридцать четыре года, кадровый офицер КГБ, как и его отец, и он провел в Иранском Азербайджане полгода. Он хорошо говорил по-английски, свободно на фарси и по-турецки и, хотя сам пилотом не был, многое знал о советских армейских вертолетах непосредственной поддержки с поршневыми двигателями, которые были приписаны к его дивизии.