Я вырос в доме, где много читали. У отца была большая библиотека, и, когда я был маленьким, отец рассказывал мне о великих писателях, упомянутых мной ранее — о Манне, о Кафке, о Достоевском или о Толстом, — так, как другие отцы рассказывают сыновьям о великих султанах или праведниках. Все эти великие писатели и их романы еще в детстве ассоциировались у меня с мыслью о Европе. Не только потому, что я вырос в стамбульской семье, искренне верившей в европеизацию, а посему желавшей считать себя и свою страну более европеизированными, чем на самом деле, а еще и потому, что роман является одним из самых величайших достижений европейского искусства. Мне кажется, что роман, как оркестровая музыка и живопись, созданная после эпохи Возрождения, — это один из опорных столпов европейской цивилизации, очерчивающих, формирующих ее сущность. Я не могу представить себе Европу без романов. И это верно, если говорить о романах как об образе мышления, приемах воображения или возможности идентифицировать себя с другими людьми. Верно еще и потому, что романы являются свидетельствами истории и культуры. В разных частях земного шара дети и молодежь знакомятся с Европой прежде всего по романам; так же было и со мной. Встреча с романом была шагом в Европу, в новую часть света, в новую культуру, новую цивилизацию; встреча эта означала новое познание и новое, желанное самовыражение, с новым вдохновением, и именно в такие минуты происходило объединение с европейской культурой… Давайте вспомним, что великие русские романы, а также латиноамериканские романы тоже стали частью европейской культуры… Благодаря романам границы Европы, ее история и суть постоянно трансформируются. Старая Европа, о которой говорилось во французских, русских и немецких романах из отцовской библиотеки, послевоенная Европа времен моего детства или современная Европа — это все время перерождающиеся мысли и меняющиеся места. Хотя у меня сложился некий завершенный образ Европы, и я бы хотел сейчас поведать о нем.

Прежде хотелось бы отметить, что разговор о Европе — очень болезненная, очень щепетильная тема для турка. Что чувствует человек, который стучится в закрытую дверь и просит, чтобы его впустили? Он полон добрых намерений, ему любопытно, он беспокоится и боится получить отказ. Я, как и большинство турок, тоже чувствую это, а еще всем нам немного стыдно, о чем я говорил раньше. Турция стучится в двери Европы, ждет и надеется, слышит обещания и продолжает стоять за порогом, и в тот самый момент, когда она уже близка к Европе и может стать настоящим членом Европейского союза, вдруг выясняется, что в некоторых европейских странах и определенных политических кругах Европы, к сожалению, усиливаются антитурецкие настроения. Слова против Турции и турок, произнесенные некоторыми европейскими политиками на последних выборах, кажутся мне такими же опасными, как и антиевропейские речи некоторых турецких политиков, заинтересованных в конфликте с Западом и Европой. Критиковать турецкое государство за недостаточный уровень демократии или, например, экономическое развитие — это одно, а унижать всю турецкую культуру или же в Германии унижать всех выходцев из Турции за то, что они живут беднее и труднее, чем немцы, — это совсем другое. А турки в Турции, слушая злые высказывания о себе и об их стране, по-прежнему чувствуют стыд и унижение человека, который стучится в закрытую дверь. Разжигание в Европе национальной розни против турок, к сожалению, провоцирует появление ярого национализма в Турции, направленного против Европы. Те, кто верит в Европейский союз, должны как можно скорее понять, что выбирать всем нам приходится между миром и национализмом. И этот выбор придется сделать всем нам. Или мир, или национализм. Хочется верить, что в основе Европейского союза лежит идея мира и что возможности мира, которые предлагает современная Турция Европе, не будут ею отвергнуты. Настал момент, когда необходимо выбирать между волей воображения писателя и национализмом, потворствующим сжиганию книг.

Последние несколько лет я часто говорю о вступлении Турции в Евросоюз, и я часто получал в ответ недовольные мины либо неприязненные вопросы. Хочется заранее ответить на них. Первое, что дают турки и Турция Европе, — это, конечно же, мир; если Европа и, в частности, Германия одобрят желание мусульманской страны присоединиться к ним, то это мирное намерение придаст им уверенность и силу. Авторы великих романов, которые я читал в детстве и молодости, определяли Европу не с помощью понятий христианской религии, а с помощью историй отдельно взятых личностей. Эти романы всегда находили отклик в моем сердце, так как рассказывали о Европе на примере героев, боровшихся за свою свободу, творивших и воплощавших свои мечты. Европа достойна уважения со стороны неевропейского мира за ценности, которые она взрастила с таким трудом: свободу, равенство и братство. А если суть Европы — это просвещенность, равенство и демократия, основанные на мире, то турки имеют право на место в этой Европе. Европа, которая опирается только на христианство, будет оторвана от реальных процессов и ориентирована не на будущее, а на прошлое, не на прогресс, а на регресс, как и Турция, которая пытается черпать силы только в религии. Таким, как я, кто рос в европеизированных, светских стамбульских семьях, верить в Европейский союз очень просто. Не забудьте, «Фенербахче» — футбольная команда, за которую я болею с детства, — играет на матчах за кубок Европы. Миллионы турок, как и я, всем сердцем искренне верят в то, что Турции есть место в Европе. Еще важнее то, что и большая часть турецких фундаменталистов и консерваторов, а также ангажированные ими политические лидеры и партии тоже хотят видеть Турцию в Евросоюзе и мечтают планировать и строить Европу будущего с вами, европейцами. После распрь и войн, длившихся столетия, должно быть, трудно с легкостью пожать эту дружескую руку. Подобно тому как я не могу представить себе Турцию, которая не мечтала бы о Европе, так мне трудно вообразить себе и Европу, не мечтающую о Турции.

Мне хотелось бы извиниться за то, что я так много говорю о политике.

Мир, которому мне больше всего хочется принадлежать, это, конечно, мир воображения. С семи до двадцати двух лет я мечтал стать художником и, бродя по улицам Стамбула, рисовал города. Потом, когда мне исполнилось двадцать два года, я бросил рисовать и начал писать романы, о чем я рассказываю в книге «Стамбул». Сейчас я понимаю, что на самом деле всегда был занят одним и тем же — вне зависимости от того, что это было: живопись или книги. К рисунку или книге меня всегда привязывало одно: желание сбежать из скучного, душного, безнадежного и хорошо знакомого мира в иной мир, более глубокий и красочный, более сложный и богатый. Чтобы попасть в этот чудесный мир, не важно, рисую ли я его линии красками, как в детстве и молодости, или создаю с помощью слов, как последние тридцать лет, мне нужно каждый день подолгу бывать одному. Этот утешительный второй мир, который я воображаю, сидя где-нибудь в одиночестве, создан из того же материала, что и привычный, знакомый мир, — из того, что я видел на улицах и в домах Стамбула, Карса и Франкфурта. Но именно сила воображения — воображения писателя — придает ограниченному миру повседневной жизни его неповторимость, его очарование и душу.

Напоследок мне хочется сказать об этой душе — чтобы передать ее, писатель тратит всю свою жизнь. Мне кажется, жизнь, хотя ее и трудно понять, может быть счастливой, если удастся поместить эту невероятно запутанную и странную штуку в рамки. В большинстве случаев причина нашего счастья или несчастья заключается не в самой жизни, а в том смысле, который мы ей придаем. Я посвятил всю жизнь исследованию этого смысла. Иными словами, всю свою жизнь я бродил среди грохота и шума сегодняшнего запутанного, трудного, быстро меняющегося мира, в лабиринте поразительных поворотов жизни, в поисках начала, середины, конца… По-моему, такое можно найти только в романах. С тех пор как вышел мой роман «Снег», я всякий раз, выходя на улицы Франкфурта, где бродил мой герой Ка, немного похожий на меня, чувствую присутствие его призрака, и мне кажется, что улицы города начинают приобретать особый смысл — будто я сумел побывать в его сердце. Как-то Малларме сказал: «Все в мире существует для того, чтобы оказаться в книге», и был абсолютно прав. И, без сомнения, именно романы лучше всего вбирают в себя все то, что существует в мире. Воображение — способность понимать других — величайшая способность человечества, и уже многие столетия романы являются самым лучшим ее выражением. Я принимаю Премию мира от Немецкого Союза книготорговцев в знак признательности за мою тридцатилетнюю преданную службу этому величайшему искусству и искренне всех вас благодарю.

В эту пятницу в Стамбуле, в Шишли, районе, где я провел всю свою жизнь, в здании суда, напротив трехэтажного дома, где сорок лет в одиночестве жила моя бабушка, я предстану перед судом. Меня обвиняют в «публичном оскорблении турецкой нации». Прокурор будет требовать для меня три года тюрьмы. Возможно, меня должен беспокоить тот факт, что в том же суде рассматривалось такое же дело турецкого журналиста армянского происхождения, Гранта Динка, тоже обвиненного по статье 301 уголовного кодекса, — и его признали виновным, приговорив к шести месяцам лишения свободы; однако я сохраняю спокойствие. Как и мой адвокат, я верю, что выдвинутые против меня обвинения неубедительны, и не думаю, что действительно попаду в тюрьму.

Мой процесс кажется мне немного драматизированным, что меня смущает. К тому же я помню, что большинство моих стамбульских друзей, с которыми я советовался по поводу предъявленного мне обвинения, подвергались в свое время гораздо более суровым судебным преследованиям и провели многие годы жизни в залах суда и тюремных камерах только из-за написанной книги или даже статьи. Иногда я предаюсь застенчивости, предписанной в данных ситуациях турецкой моралью, и мне не хочется ничего отвечать, но я также знаю и то, что мои чувства являются важной составляющей всей проблемы. Поскольку мне довелось жить в стране, где при каждом удобном случае принято прославлять пашей, жандармов и праведников, а писателям воздавать должное лишь на похоронах, продержав их до этого долгие годы в судах и по тюрьмам, я не могу сказать, что удивлен тем, что попал под суд. Я понимаю тех, кто с улыбкой говорит, что, раз государство решило меня посадить, значит, я стал наконец настоящим турецким писателем. Но когда я произносил слова, навлекшие на меня такие неприятности, у меня и в мыслях не было, что я удостоюсь такой чести.

В феврале 2005 года в интервью одной швейцарской газете я сказал, что «в Турции были убиты тридцать тысяч курдов и миллион армян», и посетовал на то, что в моей стране существует запрет на обсуждение этой темы. Я говорил о событиях, произошедших с армянами в Османской империи в 1915 году. Среди серьезных историков нет сомнений в том, что большинство армян, живших в Османской империи, подверглись депортации под предлогом их неблагонадежности во время Первой мировой войны, и многие из них в процессе депортации были убиты. Официальные представители Турецкой Республики утверждают. что число погибших сильно преувеличено и что произошедшее нельзя считать геноцидом, поскольку уничтожение армян не было систематическим и к тому же во время войны армяне сами убили много мусульман. Однако впервые за много лет, в сентябре прошлого года, три крупных стамбульских университета, несмотря на противодействие со стороны государства, совместными усилиями провели открытую научную конференцию, на которой обсуждались факты, отрицаемые официальной властью. Еще совсем недавно за подобные дискуссии можно было попасть в тюрьму или под суд.