Шрифт:
Марья Сергеевна пренебрежительно повела плечами.
— Для чего этих дам-аристократок приглашать? Очень нужно с ними знаться!
Раздражаясь, доктор сказал:
— Как ты этого не понимаешь? Она жертвовала!
Марья Сергеевна вспыхнула.
— Ну, не понимаю!.. Что ж такого? Почему я не имею права высказать свое мнение? Вот либеральная привычка — злиться, когда с ним не соглашаются!
Доктор с затаенною враждою взглянул на нее, поспешно сделал безразличное лицо и обратился к Ширяеву:
— Вот вам и хорошая погода! Посмотрите-ка, какие тучи собираются.
Ширяев осторожно спросил:
— А не пора нам ехать?
Доктор взглянул на часы.
— Скоро нужно выезжать. Вели, Маша, запрягать лошадь, — сумрачно обратился он к жене.
Вошел фельдшер.
— Николай Петрович, извините, забыл спросить. Нужно Гавриле клизму ставить?
— Погодите, я сам схожу. Нужно еще посмотреть, не промокла ли повязка у Груньки.
Он ушел с фельдшером. Полил дождь, капли зашумели по листьям деревьев. Ветер рванул в окно и обдал брызгами лежавшую на столике книжку журнала. Марья Сергеевна заперла окна и дверь на террасу. Шум дождя по листьям стал глуше, и теперь было слышно, как дождь барабанил по крыше. Вода струилась по стеклам, зелень деревьев сквозь них мутилась и теряла очертания.
В голове у Ширяева было тяжело. В комнате потемнело. Лицо Марьи Сергеевны стало еще бледнее, болезненнее и раздраженнее. Ширяев видел, как все в ней кипит, словно кто-то ушиб ей постоянно болящую язву. Он взял со столика книжку журнала, стал перелистывать. Чтоб отвлечь Марью Сергеевну от ее настроения, спросил:
— Видели вы книгу «Проблемы идеализма»?
— Не видела. — Марья Сергеевна помолчала. — И ничего даже не слышала про нее. Где мне теперь читать… А что, интересная?
— Об ней много этот год было разговоров. Мне не нравится…
Он стал говорить о книге.
На дворе дул ветер. Дождь хлестал в стеклянную дверь террасы. За дверью появилась темная фигура доктора с зонтиком. Он постучал в стекло. Ширяев отпер дверь. Марья Сергеевна сердито сказала:
— Что ты все через террасу ходишь? Через каждые пять минут отпирать тебе!
Доктор резко и нетерпеливо ответил вполголоса:
— Ну, хорошо!
— Что — «хорошо»? Вовсе не хорошо! Ходи кругом, через крыльцо… Сыро, сквозит, а ты постоянно через балкон. Только и знай, что вставай, отпирай тебе…
Она продолжала говорить, а доктор с неестественно-безразличным лицом обратился к Ширяеву:
— Да, я вот думал, что хорошая погода надолго установилась. Барометр вчера показывал beau temps [1] . А изволите видеть, что на дворе делается!
Марья Сергеевна замолчала и стала перетирать стаканы. Ширяев смотрел на нее и думал: «Ведь были же, были у нее эти ясные, славные глаза, с какими она снята на группе… Обманывала ли ими жизнь, как она обманывает людей мимолетною девическою прелестью? Или тут погибло то, что не могло и не должно было погибнуть? почему тогда оно погибло так легко и так безвозвратно?»
1
Ясно (франц.).
Марья Сергеевна спросила доктора:
— Скажи, пожалуйста, ты видел книгу… Как ее, Виктор Михайлович?.. Да, «Проблемы идеализма»… Видел ее?
Доктор неохотно пробурчал:
— Видел.
Она нервно засмеялась.
— Удивительное дело! А я даже ничего и не знала, ничего даже не слышала про нее!
— Кто ж в этом виноват? — доктор пожал плечами.
— Вот и подумай, кто в этом виноват… От кого я что-нибудь могу услышать, кроме тебя? Весь день торчу в кухне и детской, забочусь, чтоб тебе обед был вовремя, и чтоб тебе дети не мешали спать после обеда. Откуда же я могу знать?
Доктор нахмурился и тяжело вздохнул.
— Ну, пошло!
— Да, пошло! «Общение», «совместная духовная жизнь»… Какие красивые слова, как приятно употреблять их в умных разговорах! Со стороны можно подумать, какой новый человек, с какими новыми требованиями от брака! А на поверку выходит, — обыкновенный мягкотелый интеллигент, нужно только все прежнее.
Она говорила нервным, спешащим голосом, как будто нарочно старалась не дать себе времени одуматься. Ширяеву было неловко. В глазах доктора загорался мрачный, неврастенический огонек. Он тоже терял желание замять ссору и не дать ей разгореться хоть при чужом человеке. Враждебно глядя на жену, он спросил:
— Скажи, пожалуйста, при чем тут мягкотелость?
— Нужно только все прежнее. Чтобы жена рожала детей, заботилась о провизии, о дровах и устраивала уют. А чтоб самому спокойно пользоваться жизнью… Господи, настоящие пауки, право! Приникнут к женщине и сосут. И высасывают ум, запросы, всю духовную жизнь. И остается от человека одна родильная машина.
Доктор еще раз раздельно спросил:
— Ты скажи мне, — при чем тут мягкотелость? Ну, укажи мне, — вот я спрашиваю тебя: как иначе устроить нашу жизнь? Сам я не могу заботиться об обеде, потому, что мне до обеда нужно принять сто человек больных. После обеда мне нужно поспать, а то я вечером не в состоянии буду ехать к больным. Если я вздумаю следить за дровами и провизией, то не в состоянии буду зарабатывать на дрова и провизию. Ребят мне нянчить тоже некогда… В чем же я могу тебя облегчить? Ну, скажи, укажи, — в чем?