«Ну, далеко-то она не улетела, — подумал Голубоглазый. — Не дальше банки с эфиром…»

Однако благоразумно прикусил язык. Мать вела себя все более нервозно. Руки, стиснутые на коленях, все равно дрожали — их выдавало поблескивание дешевых колец.

— А у меня тоже есть коллекция, я собираю фарфоровых собачек, — вмешалась она. — Значит, мы с вами оба коллекционеры.

Доктор Пикок улыбнулся.

— Как это мило! В таком случае я непременно должен показать вам статуэтку эпохи Тан. [17]

Голубоглазый невольно усмехнулся, увидев, какое выражение появилось на мамином лице. Он понятия не имел, как выглядит статуэтка эпохи Тан, но догадывался, что она столь же отличается от ее коллекции фарфоровых собачек, как эта прекрасная сатурния луна — от той коричневой моли, что свернулась, точно сухой листок, спрятав свои чересчур яркие, но совершенно бесполезные глаза.

Мать метнула на него злобный тяжелый взгляд, и он понял: рано или поздно ему придется ответить за то, что своей усмешкой он поставил ее в дурацкое положение. Но пока что — и он твердо знал это — ему ничего не грозило. Он стал озираться по сторонам, со все возрастающим любопытством изучая обстановку. Помимо ящичков с молями на стенах висели картины — не какие-то там постеры, а настоящие картины, написанные красками. Если не считать миссис Уайт с ее розово-пурпурными коллажами, он никогда не встречал людей, у которых дома были бы настоящие картины.

Глаза его в итоге остановились на изящном наброске корабля, сделанном выцветшей сепией. За судном виднелся длинный бледный берег, на берегу — хижины, кокосовые пальмы, а вдали — горы с конусообразными вершинами, окутанные облачной дымкой. Неизвестно, почему этот рисунок так привлек его внимание. Возможно, из-за неба, или из-за этой странной краски цвета чая, или из-за чудесного ощущения старины, которая даже сквозь стекло так и светилась, словно гроздь приторно-сладкого золотистого винограда в лучах солнца…

Заметив, что мальчик неотрывно смотрит на корабль, доктор Пикок спросил:

— А ты знаешь, где находится этот берег?

Голубоглазый молча помотал головой.

— Это Гавайи.

Га-ва-йи.

— Возможно, ты когда-нибудь туда отправишься, — добавил доктор Пикок и улыбнулся.

Вот так, с помощью одного-единственного слова, Голубоглазый и стал частью его коллекции.

КОММЕНТАРИЙ В ИНТЕРНЕТЕ

Captainbunnykiller: Ну, парень, по-моему, тут ты дал маху. Прошло уже столько дней, ты целых два поста опубликовал, но так до сих пор никого и не убил.

blueeyedboy: Не торопи меня. Я работаю над этим…

ClairDeLune: Очень мило, Голубоглазый. Ты демонстрируешь истинное мужество, описывая столь болезненные для тебя воспоминания. Возможно, стоит подробнее обсудить это на нашем следующем семинаре?

Chrysalisbaby: ага мне тоже ужасно понравилось (обнимаю)

Размещено в сообществе: badguysrock@webjournal.com

Время: 03.06, воскресенье, 3 февраля

Статус: публичный

Настроение: поэтическое

Музыка: The Zombies, A Rose for Emily

Затем доктор Пикок повел всех мальчиков в розарий; их мать спокойно пила чай в библиотеке, а собака весело носилась по лужайке. Доктор показывал им розы, читая вслух названия на табличках, прикрепленных к стеблям. Adelaide d'Orleans, William Shakespeare — волшебные слова, от которых пощипывало в носу и хотелось поглубже вдохнуть.

Доктор Пикок обожал свои розы, особенно самые старые кусты, буквально усыпанные цветами розовато-телесного или серовато-белого, даже чуть голубоватого оттенка — эти розы, по его словам, обладали самым чудесным ароматом. В саду доктора Пикока мальчики научились отличать мускусную розу от «Альбы», дамасскую розу от галльской. Бенджамин вбирал в себя эти чудесные названия, как некогда названия красок на тюбиках; от этих названий у него просто голова шла кругом, настолько точно они соответствовали цвету и запаху того или иного конкретного цветка — Rose de Recht, темно-красная роза с запахом горького шоколада, Boule de Neige, или Tourde Malakoff, или Belle de Crecy, или Albertine, самая его любимая, с мускусным, бледно-розовым, старомодным запахом, будившим мысли о девушках в легких летних платьицах, крокете и розовом лимонаде со льдом на зеленой лужайке. Хотя для Бена «Альбертина» пахла рахат-лукумом.

— Рахат-лукумом? — переспросил доктор Пикок, и в глазах его вспыхнул живой интерес. — А эта чем пахнет? Она называется Rosa Mundi, или роза мира.

— Хлебом.

— А эта? Cecile Brunner?

— Не очень приятный запах: машин и бензина.

— Правда? — удивился доктор.

Однако выглядел он отнюдь не рассерженным, как можно было бы ожидать, а искренне восхищенным.

На самом деле, все в Бенджамине вызывало у доктора Пикока восхищение. Оказалось, что большая часть его книг посвящена одному загадочному явлению, синестезии. Для Бена это слово звучало как название процедуры, которую делают в больнице, но доктор сказал, что оно означает одно из неврологических состояний, стало быть, мать оказалась права: Бен с самого рождения был особенным.

Сначала мальчики ничего не поняли, но доктор Пикок объяснил им, что это явление связано с деятельностью сенсорных отделов мозга, в которых что-то такое особым образом переплелось — наверное, какие-то проволочки перепутались? — и теперь эти сложные сплетения нервных узлов посылают человеку некие дополнительно окрашенные сигналы.

— Как у экстрасенсов, да? — перебил Голубоглазый.

В его голове бродили смутные мысли о Человеке-пауке, персонаже комиксов Магнето и даже о Ганнибале Лектере [18] (вам наверняка уже ясно, что он начал движение от ванильно-мороженного края спектра к территории плохих парней).