– «То-то Алекторидео обрадуется,» – не удержалась и, не взирая на, мягко говоря, невеселость обстоятельств, про себя съехидничала Тира.

– Еще я слышал, – чуть менее злобно продолжал схоласт, – что мысль объединиться подали Лезвиям и Обухам те же жрецы с северо-запада, Омунд и Кеттиль, что несколько месяцев назад пришли сюда проповедовать учение нового бога.

– Почему они до сих пор не казнены? Позор… – лицо диэксагога еще сильнее побагровело.

– Среди черни, учение о новом боге обрело силу, – сложив руки, объяснил Плагго. – Они укрывают его проповедников в катакомбах под трущобами Птокотио.

– Лезвия клянутся копьем Одина, – добавил Горо, – а Обухи – стуком копыт его скакуна.

– И где они собираются провозглашать этого червя гегемоном? – нахмурясь, осведомилась Тира.

– На конистре, где проводятся ристалища и кулачные бои. Там толпа тысяч в десять, – словно извиняясь, сообщил ботаник.

– Все вместе собрались, на площади в углублении и всего с двумя выходами? Вот и хорошо, одного отряда стражи хватит, чтобы указать толпе на ее место – в трущобах. Картопатриос, вели страже седлать коней.

– Но, мегалея…

– Я не хочу лишнего кровопролития. Оно только ожесточит чернь, – с легким высокомерием провозгласила дочь Осфо Мудрого. – После того, как твои всадники вытеснят Синих и Зеленых в нижний город, мы помилуем нескольких главарей, кто уже сидит в подземельях дворца, объявим даровую выдачу пшеницы и меда, и награду в сорок оболов каждому головорезу, кто завербуется на один из новых кораблей.

– Мегалея, стража не будет седлать коней.

– Что-о-о? – снова вскричали наследница, наместник, и пресбеус.

– Они заявили, что служат гегемону, – Леонтоде полубессознательно поклонился в сторону порфирового чертога. – А гегемона вот-вот провозгласят на конистре. Нам всем нужно бы бежать, пока береговая стража тоже не переметнулась…

– Гегемона? Гегемона? Я дам им гегемона!

Тира вскочила со скамьи и подбежала к позолоченным резным дверям. Тяжеленный засов не желал подаваться.

– Мегалея, что ты делаешь? – возмутился наместник.

Вместо слов, Йеро, вслед за Тирой подошедший к входу в чертог, налег на рычаг засова. Еще мгновение, и к нему примкнули Горо и Кирко. Приглушенный толстым слоем дуба, раздался треск, сменившийся на скрип. Балка из драгоценного черного дерева, привезенного из дебрей Нотэпейро, поднялась под прямым углом, освободив позолоченные бронзовые крюки в створках. Ботаник и Тира растворили левую половину дверей, схоласты – правую.

Мозаичный пол чертога был покрыт толстым слоем пыли. На резных стилобатах из ста девяносто двух пород камня стояли сужавшиеся кверху порфировые столбы, поддерживая терявшиеся в полумраке своды. Шаги четверых гулко отдавались в чертоге, настолько большом, что гегемон Генико на излете Кеймаэона прокатился по нему на слоне, видимо, рассчитывая таким образом войти в историю. Увы, случай со слоном мало кто помнил, поскольку в историю Генико вошел, с треском проиграв очередную войну с варварами в снегах северо-востока долихосах в пятидесяти от столицы, после чего варварский правитель по имени Курм оправил его череп… для разнообразия, в олово, таким образом получив миску для кормления своей собаки, чье имя история как раз не сохранила.

– Но у слова «гегемон» даже нет женского рода! – доказывал Дамонико Телестико где-то у распахнутых дверей.

Тира остановилась у трона, вырезанного из цельной глыбы драгоценного багряного камня. В изножье седалища власти стоял ларь, сделанный по образцу старого, но на этот раз из литой бронзы, во избежание повторения досадного недоразумения с грызунами. Новый механический замок был по необходимости сильно проще древнего – единственный поворотный круг нужно было повернуть на четырнадцать делений вперед и на семь назад. Под крышкой лежали багряный плащ, золотое шитье на котором было перенесено нить за нитью с изгрызенного крысой и крысятами, и так же восстановленный лорос [124] . Нагнувшись над ларем, Тира на миг замерла в раздумии. Она была достаточно высока, чтобы багряные одежды не волочились по полу, но лорос, почти негнущийся от золота и самоцветов, был слишком для нее широк, и сидел бы, как конская попона на ежике.

Решительно отстранив лорос, Тира поднялась с плащом в руках. Перед троном стояли два треножника. Один поддерживал венец гегемонов, обманчиво простое кольцо из серебристого металла, искусство работы с которым было потеряно еще в предшествовавшем эоне, с орлом, сжимавшим в когтях бледно-зеленый древесный лист, вырезанный из неизвестного камня. По преданию, орел некогда принадлежал самому Алазону. На другом лежала акакия – меховой мешочек с прахом внутри. Венец должен был напоминать гегемону о древности и величии его династии, а акакия – о том, что он, как и все предшествовавшие гегемоны, смертен.

Тира взяла венец, повернула орлом вперед, и опустила себе на голову, жалея об отсутствии зеркала, чтобы проверить – не криво ли.

– Погоди, дай нужное сказать, – подоспел диэксагог. – Наверное, тебе нужно взять мужское тронное имя, чтобы назваться гегемоном…

– Кайро, Тира анасса! – на древнем языке возвестил Плагго, перебив Телестико. – Радуйся, Тира владычица!

– Что такое «анасса?» – вполголоса спросил Кирко.

– Женщина-гегемон, – объяснил Йеро.

– Их же никода не было?