Конунг слегка скривил нижнюю губу и замолчал, о чем-то думая.

– А что тогда с нами происходит после смерти? – вслух задумался Горм. – Пешки после игры снимают с доски, но не выкидывают, а где-то хранят до следующей игры…

– Дурни, стойте! – прикрикнул Йормунрек на дроттаров, пытавшихся прибить руки пленника гвоздями к деревянной поперечине. – Нельзя за ладони приколачивать, он тут же свалится! Надо, чтоб гвоздь между костями предплечья шел…

Вновь обратившись к Горму, конунг закончил:

– Разонравилась мне эта мысль о Трех Воинствах. Вообще… – он закрыл и вновь открыл глаза. – Может быть, все проще, и весь круг земной – просто сон.

– Чей? – опешил Горм.

– Ясная трупорешина, мой.

Придерживаясь за посох, старец наклонился к мячу и с прищуром посмотрел в сторону неприятельского города. Там вратарь противника набивал трубку – не заморской травой макубой, привезенной в Наволок кораблем Ушкуя-землепроходца, а своей доморощенной коноплей, которую тоже оказалось вполне сподручно и довольно весело курить. Старец распрямился и еще раз проверил направление удара. Один из защитников начал двигаться ему наперерез, даже перейдя с подобающе размеренной ходьбы на бег, что не было против правил, но в общем-то не одобрялось: ногомяч – дело степенное. Удар – мяч стукнулся в жердь и откатился от врат. Вратарь оправил длинную седую бороду и вернулся к набиванию трубки.

Звана, как и многие другие горожане, наблюдала за игрой с висячего крыльца светлицы на втором ярусе. Особенно упертые любители, например, Селимир посадник, смотрели все четырехчасовое действо не отрываясь, но большинство время от времени поглядывали, что происходило на поле перед Свароговым капищем, и возвращались к обыденным делам. За полем, несколько десятков плотников и кузнецов возились на вершине огромного камня с наклонной вершиной, на которой высилась сажени на три опалубка из досок с новым Свароговым чудом о змие внутри. С края опалубки свесила ноги в портах Всемила, одетая по-мужски, как, впрочем, не возбранялось последовательнице Сварога, справляясь с пометками на большом листе бересты. Кузнецы заботливо, из рук в руки, передавали друг другу глиняные горшки с едким купоросным маслом и свинцовыми пластинами, используемые для нанесения позолоты, как сказал бы Плагго, электрохимически. Вестнице взгрустнулось. Последнее письмо от великого грамотника с юга начиналось венедскими словами: «Звана лада! Не чаю боле тебя в этом круге увидеть…» С большой вероятностью, червленый книжник был прав в своих опасениях. Наследники Гридьей Вежи уже века жили по времени, взятому взаем под высокий оборот, и с каждым годом, расплата не столько отодвигалась, сколько становилась все неизбежнее.

– Мряо! – раздалось со стороны лестницы.

Вестница отвлеклась от пустых мыслей о том, что было, о том, что могло бы быть, да не сбылось, и о том, чему быть не стоило, да все не минуло, и направилась через светлицу вниз в рабочий покой, смежный с ныне пустовавшей лечебницей.

Крышка лаза в потаенный ход была открыта. В Званином креслице на Званиной подушечке сидела и пила Званин мед из Званиной чары костлявая старуха в бледно-серо-поганочного цвета понявной свите. В ее длинные седые волосы были вплетены черепа змеек, птичек, и лягушек, а на перепоясывавшей свиту веревке болталась высушенная, зашитая, и чем-то набитая кожа, лет сорок как снятая с головы первого шамана Само. На мертвенно бледной, с синими жилками, коже тощих босых ног, грязь выделялась особенно отчетливо. К стене у лаза был прислонен посох с навершием из нескольких детских позвонков, на полу у скамьи лежал мешок.

– Закусить у тебя есть чем, старая? – обратилось к вестнице наваждение.

– Котком занюхай, – предложила Звана.

Жрица Мары улыбнулась. Зубы ее были в превосходном состоянии, более того, выглядели так, словно их было существенно больше, чем обыкновенно полагается.

– Знаю я твои шутки. «Погладь кота,» и двух-трех пальцев как не бывало.

Старуха без имени вытащила из мешка птичку, которой, судя по ее печальному состоянию, свернули шею, после чего тушку ощипали и целиком засушили на солнце.

– Мне? – скорее для порядка, чем от особой надежды, намекнул круглоухий зверь, сидевший на столе рядом с кучкой свитков, присланных червленым книжником.

Похрустев птичкой и выплюнув обломки косточек на пол, жрица сказала:

– Курум Беляну нашел, да поздно. Ерманарек Килей взял, ее с Вельмиром сгубил, Курума полонил и смертной клятвой повязал себе служить.

Вестница опустилась на скамью.

– Рассказывай по порядку, коль пришла, смертоноша.

Спустя довольно продолжительное время, служительница богини смерти остановилась и налила себе еще меда. Лицо ее слушательницы, обычно гладкое и благостное, в одночасье заострилось и осунулось, меж бровей легла скорбная складка.

– И это еще не все. В южном Гардаре я слышала вот что. Мальчишка-пастушонок заснул у входа в пещеру где-то в предгорьях за восточным берегом Танаквиль-реки…

– Эту сказку я уже слышала от Беркута с Боривоем, перебила Звана. – Их нет.

– Они появились, – старуха снова засунула руку в мешок, на этот раз вытащив нечто, завернутое в кусок вретища [138] , и шмякнула это на стол.

– Мраааа! – завопил круглоухий.

Шерсть его встала дыбом, котко спрыгнул со стола и юркнул (вернее, с некоторым усилием протиснулся) в проем полузакрытой двери в светлицу.

Из свертка попахивало, причем не просто падалью, а чем-то еще более непотребным, словно падаль, уже в состоянии изрядного разложения, кто-то приготовил с травами и вином, пожрал, и изблевал. Борясь с комком в горле, вестница наклонилась к одному из ящиков стола, где хранились ножи, пила, заостренные ложки для извлечения стрел, и щипцы. Достав последние и задвинув ящик обратно, Звана распрямилась, оперлась левой рукой о край стола и щипцами в правой руке осторожно потянула за уголок грубой ткани.