Нынешнего обитателя замка на Преславовой горе звали не Преслав, а Свинко. Он сидел во главе стола. На столе лежал шлем с личиной в виде оскаленной кабаньей морды. В железо личины были вставлены две пары чудовищных желтых клыков.

– Какого же размера был этот кабан? – спросила Рагнхильд.

Свинко, явно довольный вопросом, погладил бороду, и ответил:

– Да поболе шестидесяти пудов. Двух моих ловчих сбил, четырех псов порвал, тут я его на копье и принял. На двух возах его везли. Яму двадцать землекопов рыли, два дня его в той яме пекли, потом весь город пировал.

– Доброе дело, – учтиво вставил Хёрдакнут. – И от кабана в двадцать пять пудов уже великий ущерб, если в поле или сад повадится…

– Этот не только до яблок и груш охоч был. Поросят домашних ел, кур, еще немного, и за женщинами бы повадился, – Свинко со значением посмотрел на Рагнхильд и отхлебнул меда из кружки с крышкой. Кружка была не серебряная, а из олова альвов, которое блестело, как серебро, но было намного легче по весу.

Хёрдакнут пригубил мед из своего кубка. Напиток был умеренно сладким, с намеком пряностей во вкусе, и таким крепким, что полутора кубков было достаточно, чтобы нахлестаться в дрябаданный дым. Свидетельства этого изобиловали за столами ближе ко входу в пиршественный зал, где пирующие грязно приставали кто к девам, разносившим животворительную влагу, кто уже и друг к другу, вступали в драки, мирились, братались, и засыпали на скамьях или просто на посыпанном нарезанным тростником деревянном полу. Несколько огромных серых псов ждали возможности подъесть полбенную кашу с медом и черникой из опрокинутого горшка, поймать брошенную баранью кость, или подлизать разлитую уху. Уха была дивной, густой, с зеленью укропа и кружками янтарного жира на поверхности, и кусками осетрины в глубине.

За столом рядом с верховным, Годлав отхлебнул из своего стеклянного с оловом кубка, и сказал Миклоту:

– Надо будет ладью силой пара оснастить. Когда он в следующий раз от Само пойдет, мы его против ветра встретим!

Миклот кивнул, его шея не смогла остановить головы, и бодрич пал лицом в тарелку.

– Не поможет, – объяснил Краки, проходивший мимо стола ладейщиков. – Мы тоже водометы поставим, а заодно и таран. Нам это дешево встанет – энгульсейские конунги нашему ярлу родня!

– Краки, ты с какой беды еще тверезый? – Хёрдакнут встал навстречу водителю мамонта.

Тот поклонился ярлу, отвесил еще один поклон в сторону остальных за верховным столом, и что-то вполголоса сказал Хёрдакнуту.

– Ну, то не великая неудача, – ярл рассмеялся. – Садись вот с бодричами. – Не побрезгуете мед пить с моим корнаком?

– Какой разговор, – Годлав придвинулся к Миклоту, освобождая место. – Ловко ты нас обошел у Свитьи, ярл, но кабы не камнемет, день бы наш был!

– Так не было у меня камнемета.

– Как не было? А что ж под навесом стояло?

– Пять ушкуевых шкур – на берегу досушить не успели, – ярл ухмыльнулся, шрам на его лице добавил к выражению толику кровожадности. – Сейчас только вот мы берегом в Зверин пошли, а Кьяр, правильщик мой, кнорр в Хроарскильде погнал – киль усилить стальными пластинами и дубом, и камнемет добавить.

Годлав в негодовании толкнул соседа локтем в бок:

– Ты слышал, что он сказал? Под навесом у него ушкуевы шкуры были, а не камнемет!

Миклот, лицо которого приятно грела каша в глазированной глиняной тарелке, повернул голову в сторону Годлава, смахнул на него часть каши, открыл один глаз, и промычал:

– Ннну это просто очень ннизко даже…

Один из псов просунул длинную лохматую морду между бодричами и стал слизывать кашу со щеки Миклота, задевая его треугольным висячим ухом. Ладейщик попытался нежно обнять животное за шею, мыча:

– Ммне ллюба твоя коса, дева…

– Говори тише, – обратился к Годлаву Хёрдакнут. – У нас один нарвалий зуб не продался за полную цену – видно, треснут был, и кривой вырос. Купишь его у меня, никому не расскажу, когда точно вы нас встретили и когда мы камнемет установили.

– Хоть четверть скинь с кривого-то!

– А какая разница, честно, кривой он или нет? – Краки, похоже, не был знатоком торговли нарвальими бивнями.

– А вот какая, – Годлав повернулся к корнаку. – Зуб распилят, куски сотрут в порошок, и ежели твой уд к сапогам тянется, толику порошка выпьешь, и уд твой на подъем. Потому порошок ценится в два раза на вес золота.

– Не дешевле выйдет сапоги на подоконник поставить? – съехидничал корнак.

– А вправду, на уду глаз нет, какая уду-то на уд разница – прямой, кривой? – осенило ярла.

– От кривого криво встанет! И еще, про лютичей и кобылу ты тогда – ну совсем зря, – пожаловался Годлав. – Скинь четверть?

– И кривой смелешь, да еще небось с дрянью всякой смешаешь, чтоб больше было. Ладно, копье мне под ребро, восьмую скину – только за кобылу. По рукам?

– А, дони, воры, губители, как с вами ни ляжешь, все отымеете, – Годлав перешагнул через скамью, вытер руку о Миклотову спину, и протянул Хёрдакнуту.

– Так ты ххоть не подммахивай, – раздался из полбенной каши голос Миклота.