– Входи.

Окна покоя выходили на север, к площади перед Свароговым капищем. У одного из окон стоял стол, заваленный кусками бересты с письменами, и парой раскрытых книг со страницами из веленя или чего-то вроде. Помимо предметов учености, на столе лежало почти шарообразное от пушистости животное, светло-серое, с полосатыми хвостом и лапами, широко и низко посаженными на пятнистой большой голове скругленными ушами, и желтыми глазами с по-собачьи круглыми зрачками. Увидев Хана, животное хрипло заурчало и встопорщило шерсть, от чего его видимый размер удвоился. Хан, впрочем, не повелся на подначку – его внимание больше привлекло чем-то примечательное место на полу, которое он принялся сосредоточенно нюхать.

– Звана свет Починковна, я Курума привела, а с ним белый волк – говорит, на краю Мегорского ледника чего-то ждал, – жрицу аж распирало. – Может, знамение это, что время пришло Свентане воплотиться?

– Матушка, Свентана воплотится, да не во плоти сойдет, уж сколько раз мы про это говорили. Когда все души, как одна, возжаждут света и отвратятся от тьмы, то и будет ее воплощение, – раздался глубокий и очень красивый голос, не слишком соответствовавший внешности его владелицы.

Говорившая была невелика ростом, уютно упитанна, совершенно седа, и выглядела довольно повседневно: она вполне могла бы сойти за какую-нибудь родственницу мельничихи Унн, приодетую во все дорогое к празднику. Сила чувствовалась только в испытующе-пронзительном взгляде небольшой женщины. Это, похоже, заметил и Хан. Закончив обнюхивать пол, пес подошел к Зване и встал перед ней, опустив хвост и голову.

– Доподлинный такой волк, вислоухий, кудлатый, кареглазый, – вестница Свентаны потрепала псу загривок, – Садись.

Хан с неожиданной кротостью сел.

– Так кого он ждал?

– Хозяина, – Горм опять решил избежать слишком подробного рассказа. – Только хозяин его давно мертвый был.

– Да, чего-чего, а мертвых тел непогребенных у нас последнее время просто таскать – не перетаскать. Садись и ты, новик, в ногах правды нет, – вестница указала на лавку, и сама села напротив стола в дубовое креслице, на скарлатную подушку, разглядывая Горма и словно пытаясь что-то вспомнить. – Да, матушка, как Ртищ? Что-то я его криков боле не слышу…

– Я Огневеде велела ему макового молочка дать.

Звана покачала головой и, обратясь к Горму, объяснила:

– Лихо ему досталось. Он на Стрелочной башне в дозоре стоял, когда Ерманарек на нее ладьи с навьим огнем пустил. Из огня его вытащили, в ожогах, с перебитыми ногами. Ртищ один из Томиловой стражи живой и остался, да и то скорей на беду. Матушка, чем ты ему ожоги мажешь?

– Китовым салом топленым.

– Попробуй к салу малую толику полынного масла добавить. Тогда, может, меньшей мерой макового молочка обойдемся.

– Так и так беда, – сказала жрица и пошла в направлении второго покоя, приговаривая, – От ожогов не счавреет, так от мака, а мак его через Калинов мост не сволочет, так полынь в навь отправит…

Нелюбимая дочь Пакоблуда закрыла дверь за собой. Горм сел на лавку, Хан плюхнулся у его ног. Чтобы отвлечься от волнения, сын ярла попытался понять, чем отличалось место на полу, первоначально привлекшее внимание Хана. Там, между ясеневыми половицами, количество пыли в швах сильно менялось, очерчивая что-то изрядно похожее на почти успешно спрятанную крышку лаза. Что-то или кого-то в лазу пес по-видимому и унюхал.

– Так как тебя по отцу, Курум?

– Крепковязович.

– Давно я не слышала имени Хёрдакнута, да еще так забавно переведенного, – Звана перешла на танский. – Зовут-то тебя как? Крум?

Горм чуть не подпрыгнул. Видя его замешательство, вестница продолжала:

– Ты, да твой отец лет тридцать с небольшим назад – даже походка, и то одна. А с именем, и последнее сомнение ушло. Только песик у него был сильно поменьше – поморянский. Как зовут-то тебя? Угадала?

– Горм, – наконец смог выдавить выявленный сын ярла.

– Да, под таким змеиным именем в Альдейгью сейчас лучше не соваться, особенно после того, как Йормунрековы ватажники поизгалялись над Свароговым истуканом. Откуда только себе Йормунрек набрал дружину – пакостник на пакостнике, висельник на висельнике. Кстати, о висельниках, попался бы только мне этот его дроттар с вороном…

– Он, мне говорили, гиблый чародей, мертвый бог ему силу дает, – начал Горм.

– Темны с ним дела, правда, – перейдя на венедский, Звана положила руки на ручки креслица и вперилась в Горма. – А с богом его, и того темнее. Наша явь не может вместить богов. Явь, она как эта берестяная грамота, а боги, они как эта чернильница или вон как котко. Ты можешь на бересте написать, «котко,» или можешь видимость его нацарапать, но это будет только след от его сущности. Сказано тем, кто был мудрее меня,

Как береста не вместит кота, так явь не вместит бога, только следы от его сущности – у смертных в головах. Я понятно говорю?

– Береста не вместит кота, – повторил Горм, про себя подумав: «Только если из нее лукошко не сделать.»

– Именно! – обрадовалась вестница. – Тот, кто мудрее, сказал: «Нельзя впихнуть невпихуемое.»