– Так что за странные дела-то?

– Опять ты перебиваешь… Пару лет спустя, Йормунрек уже жил у Торлейва. Выпросил он у Торлейва драккар на тридцать весельных портов, шатры, дружину, – ты губу-то не раскатывай – говорит, на лютичей пойти. А сам пошел на запад, к Мёру. Там все пути по воде, как чуть отойдешь вглубь земли от берега – лес, горы, ледники, лоси двухголовые… Хакон оставил Мёр шурину, Скофти. И Скофти все время на снеккаре [19] ходил из одного фьорда в другой, от одного поместья к другому – с одним бондом поохотится, у другого попирует, третьему троллей пугнет… Вот, Йормунрек его подстерег и убил, тем же летом, что у нас гостил. Собственного дядю, из-за пустячной ссоры.

– Может, еще что там у них было не пустячное, а мы не знаем?

– Кто знает, это даже не Свитья, это земля за Раумарики. Холод, лед, тролли, зима длится не полгода, а две трети… Дикие они, сами почти как тролли. Некоторые, говорят, даже и не как тролли, а вообще с троллями намешаны.

Хельги снова вытащил удочку. Горм посмотрел на малька и вздохнул.

– Похоже, брат, лов на живца у тебя кончился. Лови теперь на мертвеца.

– Как гром небесный, обрушились они на нас. [20] Двадцать кораблей вошли в пролив, встали у низкого берега напротив Лимен Мойридио [21] , и из них вышли дикари в кольчугах поверх шерстяных туник, в штанах, с железными мечами, и стали грабить пригороды.

– А наше войско? – спросил наместник (в давнем прошлом жрец и толкователь знамений), также называвшийся старинным словом «диэксагог».

– Какое войско? Кроме портовой стражи, все, что у нас осталось, это два дромона, келандион, и дворцовая охрана, все двадцать стражей. Портовая стража подняла цепь у входа в гавань, но варвары в гавань и не входили. Их галеры сидят так неглубоко, что гавань им не нужна – дикари их вытаскивают на любой песчаный берег.

– А где ж был келандион-сифонофор [22] ? Почему не спалил этих отвратительных животных в штанах вместе с их корытами?

– Келандион не мог выйти из гавани – стража подняла цепь…

– Позор и горе нам, позор и горе.

– Они разграбили пригороды, и всех, кто сопротивлялся грабежу, убили. Кого зарубили, кого утопили, и уже девятнадцать подворий сожгли.

– А город?

– И город пал бы, но видно, Четырнадцать Сил не совсем еще от нас отвернулись. Варвары погрузили награбленное на корабли и уплыли.

– Боюсь я, что это не заступничество Четырнадцати.

– А что же, как не их провидение?

– Скорее, у дикарей место для добычи кончилось. Позор и горе…

– Воистину. Когда я думал, что город падет, я велел достать багряные одежды из сокровищницы. Я привез их сюда. Все, что вблизи от берега, теперь под угрозой разграбления.

Картопатриос поднял руку. Стражники у дверного прохода, ведшего из тронного зала, раздвинули скрещенные копья. Двое в пыльных, запятнанных кровью доспехах внесли в зал на копьях, продетых в массивные кольца на боках, источенный червями древний сундук. Воины с лязгом поставили ношу на мозаичный пол.

Тира наблюдала за происходящим, сидя, поджав ноги, на ступенях трона. Она уже давно знала, что лучший способ спрятаться от вельмож и военачальников – на виду. Чем могущественнее вельможа, тем меньше он замечает прислугу и детей. А даже если и заметит, скоро позабудет, если тихо сидеть, так что можно услышать много занятного. С нянькой, травником, или поваром такое не проходит. Время от времени, впрочем, любопытство требует обозначиться.

– Я хочу лицезреть багряные одежды.

– Кто впустил в тронный зал это дитя? – впервые заметил присутствие Тиры картопатриос в кливанионе [23] из стальных полос с узором, насеченным золотом.

– Да будет воля мегалеи, – сказал наместник, и поклонился.

В его взгляде читалось неодобрение – то ли слишком простой туникой Тиры, то ли тем, что он забыл о ее присутствии, то ли самим обстоятельством ее существования вместо сына, которого приличествовало оставить гегемону.

Лицо военачальника приблизилось цветом к подбою его плаща. Он с лязгом опустился на колено, приложил руку к груди, и склонил голову:

– Да будет воля мегалеи!

Тира подошла к сундуку. На его крышке виднелись полустертые знаки – могучее дерево, венец, дракон.

– Открывайте.

Картопатриос поднялся с колена, сделал два шага, и снова преклонился, теперь перед сундуком. Помимо лязга, его движения сопровождались выделением сложной смеси запахов, в которой присутствовали конский пот, розовое масло, и что-то не совсем хорошее – Тира не могла с уверенностью определить – может быть, волчий жмых.

Предводитель войска, по слову которого в былое время готовы были бы сокрушающей поступью вступить в бой шесть тысяч меченосцев, с головы до пят закованных в сталь, нажал на бок сундука. За поднявшейся на пружине крышкой оказались три выступающих диска с буквами на ободах. Диэксагог склонился рядом с воином, и повернул каждый диск. Что-то зажужжало, но крышка сундука осталась неподвижной. Наместник безуспешно подергал ее. Сундук пискнул. Военачальник взял крышку за углы, потянул… Крышка не открылась, но петли, на которых она держалась с другой стороны, отвалились. Картопатриос встал, поднял злополучную крышку, и с треском опустил ее на пол. Вельможа, воин, и наследница древнего трона заглянули в сундук.