В жизни народа понятие претворения в действительность разума, обладающего самосознанием, на деле имеет свою завершенную реальность — это понятие состоит в том, что разум усматривает в самостоятельности другого полное единство [его] с ним, или в том, что он имеет предметом, в качестве моего для-меня-бытия, «эту», мною уже найденную свободную вещность некоторого другого, которая есть негативное меня самого. Разум наличествует как текучая всеобщая субстанция, как неизменная простая вещность, рассыпающаяся на множество совершенно самостоятельных сущностей, подобно свету в звездах, — бесчисленными для себя сверкающими точками, которые в своем абсолютном для-себя-бытии растворены в простой самостоятельной субстанции не только в себе, но и для самих себя; они сознают, что они суть эти единичные самостоятельные сущности благодаря тому, что они жертвуют своей единичностью, и эта всеобщая субстанция есть их душа и сущность, подобно тому как это всеобщее в свою очередь есть действование их как отдельных лиц или ими созданное произведение.

Чисто единичные действия и поведение индивида связаны с потребностями, которые имеются у него как у природного существа, т. е. как у сущей единичности. То обстоятельство, что даже эти его самые обычные функции не уничтожаются, а обладают действительностью, происходит благодаря всеобщей сохраняющей среде, благодаря мощи всего народа. — Но индивид имеет во всеобщей субстанции не только эту форму устойчивости своего действования вообще, но в такой же мере и свое содержание; то, что он делает, есть всеобщее мастерство и нравы всех. Это содержание, поскольку оно полностью распадается на единицы, в своей действительности вплетено в действование всех. Труд индивида, направленный на удовлетворение его потребностей, в такой же мере есть удовлетворение потребностей других, как и своих собственных, и удовлетворения своих потребностей он достигает лишь благодаря труду других. — Как отдельное лицо в своей единичной работе бессознательно уже выполняет некоторую общую работу, так выполняет оно и общую работу в свою очередь как свой сознательный предмет; целое становится как целое его произведением, для которого оно жертвует собою, и именно поэтому получает от него обратно себя самого. — Здесь нет ничего, что не было бы взаимным, ничего, в чем самостоятельность индивида, растворяя свое для-себя-бытие, подвергая негации самое себя, не сообщала бы себе своего положительного значения, состоящего в том, чтобы быть для себя. Это единство бытия для другого, или превращения себя в вещь, и для-себя-бытия, эта всеобщая субстанция говорит своим всеобщим языком в нравах и законах народа; но эта сущая неизменная сущность есть не что иное, как выражение самой единичной индивидуальности, которая кажется противоположной этой субстанции; законы выражают то, что есть и что делает каждое отдельное лицо; индивид познает эту субстанцию не только как свою всеобщую предметную вещность, но в равной мере и себя в ней или в разъединенном виде в своей собственной индивидуальности и в каждом из своих сограждан. Поэтому во всеобщем духе каждый обладает только достоверностью себя самого, состоящей в том, что он в сущей действительности ничего не находит, кроме себя самого; о других он знает так же достоверно, как о себе. — Я созерцаю во всех, что для себя самих они суть лишь такие же самостоятельные сущности, как и я; я созерцаю в них свободное единство с другими так, что само это единство есть как благодаря мне, так и благодаря другим. Их я созерцаю в качестве себя, себя — как их.

В свободном народе поэтому разум поистине претворен в действительность; разум есть наличествующий живой дух, в котором индивид находит не только высказанным и имеющимся налицо в качестве вещности свое определение, т. е. свою всеобщую и единичную сущность, но он сам есть эта сущность и он также достиг своего определения. Мудрейшие люди древности поэтому решили, что мудрость и добродетель состоят в том, чтобы жить согласно нравам своего народа.

Но самосознание, которое прежде всего есть дух лишь непосредственно и согласно понятию, вышло из этого счастливого состояния, когда оно достигло своего определения и живет в нем, — или же оно его еще не достигло, ибо одинаково можно сказать и то и другое.

Разум должен выйти из этого счастливого состояния, ибо лишь в себе или непосредственно жизнь свободного народа есть реальная нравственность, или последняя есть сущая нравственность, а следовательно, и сам этот всеобщий дух есть дух единичный, нравы и законы, взятые в целом, — определенная нравственная субстанция, которая лишь в более высоком моменте, а именно в сознании о своей сущности, убирает ограничение и лишь в этом познавании, а не непосредственно в своем бытии, имеет свою абсолютную истину; в бытии же она, с одной стороны, есть ограниченная субстанция, а с другой стороны, абсолютное ограничение именно в том и состоит, что дух есть в форме бытия.

Далее, единичное сознание, поскольку оно непосредственно существует в реальной нравственности или в народе, есть поэтому подлинное доверие, для которого дух не разложился на свои абстрактные моменты и которое, следовательно, не знает также, что оно есть для себя как чистая единичность. Но раз оно пришло к этой мысли, — а оно должно к ней прийти, — то это непосредственное единство с духом или его бытие в нем, его доверие потеряно; для себя изолированное, единичное сознание видит себя теперь сущностью, но уже не всеобщим духом. Хотя момент этой единичности самосознания — в самом всеобщем духе, но лишь как исчезающая величина, которая в том виде, в каком она выступает для себя, столь же непосредственно растворяется в нем и осознается только как доверие. Закрепляясь таким образом (а всякий момент, так как он есть момент сущности, сам должен достигнуть проявления себя как сущности), индивид противопоставлен законам и нравам; они — только мысль, лишенная абсолютной существенности, абстрактная теория, лишенная действительности; индивид же как «это я» видит себя живой истиной.

Или же самосознание еще не достигло этого счастья — быть нравственной субстанцией, духом какого-нибудь народа. Ибо, возвратившись из наблюдения, дух на первых порах еще как таковой не претворен в действительность им самим; он установлен лишь как внутренняя сущность или как абстракция. — Другими словами, он есть лишь непосредственно; но будучи непосредственно сущим, он единичен; он есть практическое сознание, вступающее в мир, который он застает, с целью удвоить себя в этой определенности отдельного лица, создать себя в качестве «этого», в качестве своего сущего антитипа, и достигнуть сознания этого единства своей действительности с предметной сущностью. Практическое сознание обладает достоверностью этого единства; ему ясно, что в себе это единство есть или что это согласование его и вещности уже имеется налицо, но должно еще возникнуть для него и через него, или же что его делание в такой же мере есть нахождение этого единства. Так как последнее называется счастьем, то дух этого индивида тем самым посылает его в мир искать своего счастья.

Если, стало быть, истина этого разумного самосознания есть для нас нравственная субстанция, то для него здесь — начало его нравственного опыта в мире. Поскольку оно еще не стало нравственной субстанцией, это движение устремляется к ней; и преодоленным в нем оказываются единичные моменты, которые для этого самосознания имеют значение изолированных. Они имеют форму непосредственного хотения или естественного влечения, достигающего своего удовлетворения, которое само есть содержание нового влечения. — Но поскольку самосознанием утеряно счастье быть в субстанции, эти естественные влечения связаны с сознанием их цели как истинного определения и существенности; нравственная субстанция низведена до лишенного самости предиката, живые субъекты которого суть те индивиды, которые должны самими собою заполнить всеобщность субстанции и заботиться о ее определении из себя. — В первом из этих значений, стало быть, указанные формы составляют становление нравственной субстанции и предшествуют ей; во втором они следуют за ней и растворяют для самосознания то, что может составлять его определение; в первом случае в движении, в котором на опыте узнается, в чем их истина, утрачивается непосредственность или грубость влечений и содержание их переходит в более высокое, а во втором — утрачивается ложное представление сознания, усматривающего в них свое определение. В первом случае цель, которой они достигают, есть непосредственная нравственная субстанция; во втором же — цель есть сознание ее, и притом такое сознание, которое знает ее в качестве собственной сущности; и постольку это движение было бы становлением морали, некоторой более высокой формы, чем первая. Однако эти формы составляют в то же время только одну сторону становления морали, а именно ту, которая относится к для-себя-бытию, или в которой сознание снимает свои цели, — не ту сторону, с которой мораль проистекает из самой субстанции. Так как эти моменты еще не могут иметь значения, при котором они в противоположность утерянной нравственности могли бы быть возведены в цели, то они расцениваются здесь по их наивному содержанию, и цель, к которой они устремляются, есть нравственная субстанция. Но так как для наших времен ближе та форма ее, в которой они являются после того, как сознание потеряло свою нравственную жизнь и в поисках ее повторяет те первые формы, то они в большей степени могут быть представлены этим последним способом выражения.

Самосознание, которое есть всего лишь понятие духа, начинает этот путь в определенности — быть для себя сущностью в качестве единичного духа; и его цель, следовательно, претворить себя в действительность как единичное и как таковое наслаждаться собою в ней.

В определении — быть для себя сущностью как для-себя-сущее — оно есть негативность другого; в своем сознании поэтому оно само как положительное противостоит такому, которое хотя и есть, но для него имеет значение некоторого не в-себе-сущего; сознание выступает раздвоенным на данную уже найденную действительность и на цель, которую оно осуществляет путем снятия этой действительности и которую оно, напротив, делает действительностью на место первой. Но его ближайшая цель есть его непосредственное абстрактное для-себя-бытие, или: она — в том, чтобы созерцать себя как данное единичное в некотором другом, либо некоторое другое самосознание как себя. Опыт, показывающий, в чем истина этой цели, поднимает самосознание на более высокую ступень, и теперь оно для себя есть цель, поскольку оно в то же время есть всеобщее самосознание и поскольку закон заключается непосредственно в нем. Но, исполняя этот закон своего сердца, оно на опыте узнает, что единичная сущность при этом не может сохраниться, а добро может быть осуществлено лишь путем пожертвования ею, и самосознание становится добродетелью. Опыт, который добродетель совершает, может состоять только в том, что ее цель в себе уже осуществлена, счастье находится непосредственно в самом действовании, а само действование есть добро. Понятие всей этой сферы, заключающееся в том, что вещность есть для-себя-бытие самого духа, обнаруживается для самосознания в ее движении. Так как самосознание нашло это понятие, то оно есть для себя, следовательно, реальность в качестве непосредственно выражающей себя индивидуальности, которая более не находит сопротивления в какой-нибудь противоположной действительности и для которой предмет и цель — лишь само это выражение.