Монах, кряхтя, выбрался из люка и устало пошагал по проходу дворца, не глядя ни на кого, точно был один. Вслед за монахом из подвала выбралась и чернокосая девушка.

Монах сутулился и волочил ноги. Челядь почти бесшумно толпой побежала следом. Дворцовые слуги укрывались за углами.

Один из челядинов осмелился выскочить вперёд и накинул на плечи монаха дорогой кафтан, потом попытался поймать руку монаха и просунуть её в рукав. Другой прислужник отчаянно кинулся на пол, стараясь обуть монаха в расшитые татарские туфли. Монах сунул в туфлю правую ногу и перешагнул распростёртого человека.

Монах шёл по дворцовым палатам, постепенно обрастая одеждой. И шаг его становился всё увереннее, а спина разгибалась. Чернокосая девушка отстала. За плечами монаха словно сами собой появились два телохранителя-рынды с серебряными топориками.

В большом зале со столпами, коробовыми сводами и маленькими окошками монаха встретили опричники. Здесь были и оба Басманова — Алексей и Федька, и Генрих Штаден, и Василий Грязной, и братья-близнецы Очины, и татарский царевич Кай-Булат, и беглый поп-расстрига одноглазый Вассиан. Отдельно стоял сам Малюта Скуратов, держа перед собой драгоценную царскую шапку.

Монах проходил сквозь толпу опричников, и опричники осторожно и молча накидывали ему на шею золотые царские бармы, золотую Мономахову цепь, золотой крест, золотую панагию. В руку кто-то сунул царский посох, и монах цепко сжал его в ладони. Сзади на плечи монаха набросили шубу из горностаев. Монах превращался в монарха.

Очины, братья-близнецы, дружно распахнули двустворчатые двери, золочёные и резные. Двери вели на гульбище дворца. Монарх поднял ногу, перенося её через порог, и в этот последний миг Малюта Скуратов нахлобучил идущему, будто колпак, шапку Мономаха.

На гульбище крыльца в полном облачении выступал уже не мятущийся монах в рваной рясе, а грозный русский царь Иоанн IV.

Трёхэтажный Опричный дворец был выстроен четырёхугольником — с внутренней площадью. Отделка дворца ещё не закончилась, и всюду, закрывая здание, громоздились строительные леса. Но царь уже переехал сюда жить, и сюда же приходил народ.

Осыпанная снегом толпа бояр покорно стояла с самого раннего утра. Бояре знали, что ждать придётся долго, а потому бабы не взяли с собой детишек и все пришедшие оделись в толстые шубы, будто в меховые колокола.

Над толпой нависало просторное и длинное гульбище, а с него на двор стекала широкая лестница, застланная алым бухарским ковром. Двустворчатые двери царских сеней оставались надменно закрыты.

Но вот они распахнулись, и на гульбище стремительно шагнул царь. Толпа очнулась общим вздохом. Бобровые шапки-трубы и расписные платки дружно наклонились к крыльцу.

А царю Иоанну показалось, что перед ним вовсе не толпа. Это зверь, который весь разом подался вперёд, собираясь прыгнуть на него. Царь мгновенно развернулся и кинулся в двери обратно — прочь с крыльца. Отлетел Василий Грязной, сбитый Иоанном с ног.

Однако Басмановы быстро и молча схватили царя, развернули и почти силком выставили за порог. Они привыкли к тому, что царь в любой миг может взбрыкнуть, и были готовы. Удерживая Иоанна под локти, Басмановы вывели его к перилам гульбища. Прочие опричники, не дрогнув бровью, сурово встали по бокам царя и за его спиной.

Иоанн глядел на запорошённую снегом толпу со злобой и страхом. Зверь рассыпался на тысячу клочьев. Теперь это просто его бояре. И всем им чего-то надо от государя. Никто из них ничего не дал царю — но все просят, просят, просят!..

— Чего ждёте, стервецы? — закричал Иоанн, доводя себя до ярости. — Чего по моему двору топчетесь?

— Прости грешных, государь! — крикнули из толпы.

Всё правильно, так и должно быть: он, царь, ругает, а у него молят о пощаде. Иоанн вздохнул глубже, зажигаясь вдохновением.

— Довели митрополита! — крикнул Иоанн.

Он знал, зачем пришли бояре, так пусть сами же и плачут.

— Не гневись!..

— От вас, от вас он в монастырь укрылся! — точно хлестал царь.

— Не сироти опалой!..

— Не моя — ваша вина! — надрывался Иоанн.

Он опалял толпу бешеным взглядом, и его уже подмывало сотворить чего-нибудь дикое, чтобы узнать, до какого предела можно давить и гнуть этих вельможных холопов.

— Казни изменников!.. — покорно крикнули из толпы.

Это и хотел услышать Иоанн.

Он, словно коршун, распростёрся над толпой.

— Кого казнить? — горько воскликнул он. — Всю Москву?

Иоанн хотел парить над холопами на крыльях истины.

— Про вас писал Иоанн Богослов, — загремел он. — «В один день придут на землю казни, и будет сожжена огнём, потому что силён Господь Бог, судящий её»!..