Каюсь — я передразнивала их странный говор, которого поначалу вообще не понимала. Они не обижались и беззлобно платили мне той же монетой.

— Ну каанешнаа, — язвила Машка Скрытникова из продмага, — мы ж ни с Маасквы… Давай еще по одной.

Станция «М.» оставила неизгладимый след в моем лексиконе — одну-единственную фразу, от которой я до сих пор не могу избавиться. И не хочу, кстати.

— Ты кого, моя, болташь?… Всяко-разно…

«Кого» заменяло там «что», «чего», а иногда и «куда». Слово «моя» являлось сокращением от «моя красавица», «моя хорошая», «моя подруга» и т. д. Сама же фраза могла быть обращена в равной степени как к мужчине, так и к женщине.

— Андрюха! Ты, моя, сёни вечером кого делашь?

Но в первые дни своей работы в военторге я этого еще не знала. Я только слаживала деньги покапюрно и тихо шизела от неожиданного оборота жизни.

— Вот… а как заканчивается срок зарплаты, неполученные суммы в ведомости округляешь, пишешь их в приход и сдаешь ведомость назад в бухгалтерию, — объясняла мне главбухша Екатерина Матвеевна.

Неполученные суммы по нескольким ведомостям я успела округлить до запятой, как учили в школе — в сторону увеличения или уменьшения. Потом Екатерина Матвеевна спохватилась.

— Ты чё это?! Это ж деньги!!! Это ж учет! Кто сказал округлять? Я сказала? Вот балда! Да не до запятой, а так — берешь ручку и вот так в кружочек обводишь. Ну, поняла?

— Поняла, — призналась я.

Я познакомилась с ними спустя почти год после событий в N-ской войсковой части — сначала с Толяном, потом с Юркой. И предшествовала нашему знакомству целая череда печальных обстоятельств.

Для начала от Юрки уехала жена. Впрочем, жены уезжали от многих офицеров. Используемые для этого предлоги разнообразием не отличались: уход за престарелыми родителями, проблемы с собственным здоровьем, необходимость дать образование ребенку. Для надежности Юркина жена использовала сразу все три типовых предлога, хотя ее родителям не исполнилось и пятидесяти, а ребенок не умел еще толком даже агукать.

В Юркином подъезде сразу же запахло грозой. Соседи, опасающиеся новых пожаров и наводнений, начали всерьез подумывать о том, чтобы установить возле Юркиной квартиры круглосуточное дежурство. Развитие событий непроизвольно ускорил сам Юрка. Прежде всего, в целях борьбы с регулярными отключениями электричества, он приволок откуда-то и установил у себя в туалете самый настоящий дизельный генератор. Генератор занимал своим телом почти все имеющееся пространство, и посещение туалета стало для Юрки серьезной проблемой. Что касается же, например, жильцов снизу, то не только посещение туалета, но и вообще вся жизнь в их квартире стала практически невозможной. При всех своих очевидных прочих достоинствах генератор производил очень много шума, а от сопутствующей шуму вибрации в смежной квартире соседнего подъезда стала трескаться и отваливаться кафельная плитка со стен. Обозленные жильцы с третьего по пятый этаж под предводительством бескомпромиссной Ольги Петровны Маковкиной написали кляузу гарнизонному прокурору — единственному человеку, кто, по их мнению, мог хоть как-то повлиять на беспокойного Хорошевского. Гарнизонный прокурор, Володька Чичеватов, разгильдяй, бабник и пьяница, напуганный подписью Ольги Петровны, провел тщательнейшее расследование. В результате в гарнизоне было выявлено четырнадцать фактов пропажи дизельных генераторов, причем в двух случаях следы вели прямиком в штаб дивизии, к высшему дивизионному начальству. Дивизионного начальства Володька боялся больше, чем Ольгу Петровну, поэтому расследование немедленно прекратил и оставил Юрку в покое.

Роковым для Хорошевского стал тот день, когда у него на лестнице лопнул целлофановый пакет с двумя килограммами красного перца. И хотя он провел потом полдня, размазывая рыжевато-бурую массу по ступенькам мокрой тряпкой, жизнь в подъезде была надолго парализована. Вышедшие на прогулку собаки жалобно скулили и отказывались возвращаться домой. Жильцы старались без крайней необходимости не высовываться из своих квартир, а если жизнь все же заставляла их выйти на улицу, старались как можно дольше не возвращаться и передвигаться по лестнице только быстрыми марш-бросками, закрывая лицо мокрой тряпкой. При малейшем колебании воздуха на лестничной площадке невидимые частички перца взмывали изо всех щелей. Поэтому Ольга Петровна страдала от невозможности устроить очередной скандал — при каждой попытке что-либо сказать Юрке, она принималась чихать и ронять совершенно несолидные слезы из покрасневших глаз.

Поскольку никто не мог выдвинуть сколько-нибудь разумных предположений, откуда у Юрки красный перец в таком количестве, а главное — зачем, в его действиях немедленно заподозрили сознательную и тщательно спланированную диверсию.

Хорошевский не стал дожидаться, пока перечный туман окончательно развеется, и соседи получат долгожданную возможность высказать ему свои претензии. Он быстренько собрал свои нехитрые пожитки, запер дверь на два замка и перебрался жить к Толяну.

Толяном назывался долговязый и сутуловатый капитан дивизионной финслужбы. У него было длинное угрюмое лицо и неуставная челка, не то выгоревшая, не то травленая перекисью водорода, которая то и дело падала ему на лицо, достигая кончика носа. Выражением лица и вообще всем своим обликом Толян напоминал разочаровавшегося в жизни отощавшего попугая. Внешность, однако, была обманчива. В его мрачновато-печальной голове, не утихая, бушевали вулканические мысли, и словно гигантские пузыри на поверхности кипящей лавы, вызревали, раздувались и лопались один за другим планы невероятного и молниеносного обогащения. В повседневной же жизни Толян был добродушен, безотказен и абсолютно безалаберен. В общем, он был очень славным парнем, и, в конце концов, моим соседом.

С Толяном я познакомилась еще в конце зимы, вскоре после того, как он с женой и четырехлетним сыном въехал в долго пустовавшую трехкомнатную квартиру справа от моей. Первая наша встреча была довольно драматична. Во время очередного отключения электричества, то есть между 20.00 и 21.00 (по лампочкам в офицерских жилых домах можно было сверять часы), я возвращалась с работы. Кромешная тьма в подъезде меня не смущала — я знала наизусть каждую выбоину на ступеньках и могла найти и отпереть свою квартиру с завязанными глазами. На площадке между первым и вторым этажом я поздоровалась и перекинулась парой слов о погоде с одиноким сигаретным огоньком, который ответил мне голосом майора из двадцать третьей квартиры, на втором — споткнулась и опрокинула какое-то пустое ведро, почему-то оказавшееся в неположенном месте под дверью двадцать шестой, и оно запрыгало вниз по лестнице. А на третьем на меня с грохотом обрушился тяжело дышащий, фосфоресцирующий монстр о шести ногах. Во всяком случае, топал он шестью ногами, но может быть, их было больше. Я завизжала и отскочила к стенке, а монстр с пыхтением пробежал по моим туфлям всеми своими конечностями, со скрежетом пробуксовал на повороте и ринулся вниз по лестнице, уже откуда-то снизу отчаянно крикнув мне:

— Извините!!!

Вот так мы встретились впервые, и эта встреча наложила отпечаток на все наше последующее знакомство. Только спустя несколько недель шестиногое чудище в моем сознании разделилось на Толяна и его немецкую догиню Грету мраморного окраса.

Соседей, как и родителей, не выбирают, и постепенно нам пришлось сдружиться, насколько могут сдружиться две офицерские семьи, волею судьбы заброшенные в отдаленный гарнизон и случайно поселившиеся на одной лестничной клетке. То есть здоровались при встречах, стреляли друг у друга разные хозяйственные мелочи и иногда, когда хотелось выпить, но было не с кем, составляли друг другу компанию.