Он машинально подпевал, думая, что права была Маттиола: ослабленная доза влекла за собой новое для него ощущение несчастливости.

В одиннадцать часов вечера в воскресенье он встретился со Снежинкой в проходе между двумя зданиями на Нижней Площади Христа. Он обнимал и целовал ее с благодарностью, за ее сексуальность и юмор, бледную кожу и горький привкус табака — за все, что было ею и более никем.

— Слава Христу и Вэню, я рад тебя видеть, — сказал он.

Она сильно прижала его к себе и счастливо улыбнулась.

— Не сладко все время быть среди «нормальных»?

— Еще как! — сказал он. — Сегодня утром мне хотелось пробить не по мячу, а по команде моих футболистов.

Она рассмеялась.

Он испытывал депрессию после того вечера и концерта; теперь же он почувствовал себя свободным и счастливым и даже ростом выше.

— Я-таки нашел себе девушку, — сказал он, — и — ты не поверишь — у меня не было с ней никаких проблем.

— Гнусь!

— Конечно, не так долго и не так здорово, как было с тобой, но ведь не прошло и суток!

— Я могу обойтись и без подробностей.

Он усмехнулся, крепко обнял ее ниже пояса.

— Мне кажется, я способен проделать это и сегодня, — сказал он, поглаживая ее большими пальцами.

— Твое «Я» растет прямо на глазах.

— Все во мне растет!

— Пойдем, братец, — сказала она, убирая его руки и складывая ладонями вместе. — Будет лучше отвести тебя в помещение, пока ты не запел.

Они вышли на площадь и стали пересекать ее по диагонали. Безжизненно свисали флаги и украшения, развешанные на Рождество Марксово и смутно маячившие в отсветах дальних фонарей в проулках.

— Но куда же мы идем? — спросил он, полный счастья. — Где та тайная явка, где встречается хворое отребье молодого здорового поколения?

— В Пред-У, — сказала она.

— В музее?

— В нем самом. Ты сможешь придумать лучшее место для группы морочащих Уни аномалов? Ведь мы с тобой именно к ним и принадлежим. Полегче, — сказала она, придерживая его за руку, — не маршируй так энергично.

На площадь из проулка, куда они направлялись, вышел номер. Он нес то ли чемоданчик, то ли телекомп в футляре.

Чип умерил шаг и шел нормально рядом со Снежинкой. Номер — он нес телекомп, — поравнявшись с ними, улыбнулся и кивнул. Они улыбнулись и кивнули в ответ.

Чип со Снежинкой спустились по ступенькам, и площадь осталась позади.

— А кроме того, — продолжала прерванный разговор Снежинка, — там от восьми и до восьми пусто, и там бесконечное множество курительных трубок и забавных одежд, и потрясающих кроватей.

— Вы берете эти вещи?

— Мы не трогаем кроватей, — сказала она. — Но время от времени ими пользуемся. Торжественное собрание в конференц-зале было лишь в твою честь.

— Что еще вы делаете?

— Ну, сидим в кружке и понемножку жалуемся на жизнь. Этим по большей части занимаются Маттиола и Леопард. С меня хватает курения и секса. Король иногда забавно пародирует некоторые ТВ-передачи — подожди, еще увидишь, как ты теперь сможешь хохотать.

— Кроватями вы пользуетесь на групповой основе?

— Только попарно, дорогой. Мы не настолько Пред-У.

— А с кем ты ими пользовалась?

— С Пташкой, разумеется. Нужда — мать изобретательности. Бедняжка, мне теперь так ее жалко.

— Еще бы!

— Да, жалко! Ах, впрочем, там в экспонатах девятнадцатого века есть искусственный пенис. Она не пропадет.

— Король говорит, хорошо бы найти для нее мужчину.

— Хорошо бы. Ситуация стала бы гораздо лучше, будь у нас четыре пары.

— Вот и Король говорит то же самое.

Когда они проходили по первому этажу музея, освещая себе путь карманным фонариком, который был у Снежинки, в населенных странными фигурами потемках вспыхнул луч другого фонаря и раздался голос почти рядом:

— Эй, кто тут? — Они остановились. — Простите, — сказал голос. — Это я, Леопард.

Снежинка направила луч на автомашину двадцатого века, и фонарик в ней погас. Они подошли к сверкающему металлическому экипажу. Сидевший за рулем Леопард оказался старым круглолицым номером. На нем была шляпа с оранжевым пером. На носу и на щеках темнели коричневые пятнышки. Он положил на край окна машины свою руку с такими же пятнышками и сказал: