Шрифт:
Когда кто-то, утомленный долгим стоянием на солнцепеке, попытался уйти с «площади» под навес, переводчик заорал:
— Не сметь! Это испытание силы духа и воли! Кто не слушаться, тот буден наказать! — от возмущения он явно путал окончания.
«Да уж, вот тебе и европейские свободы», — я стянул с себя гимнастерку и повязал ее на манер тюрбана. Тепловой удар — это последнее, чего я хотел.
…Спустя примерно час я заметил на дороге облако пыли. Еще через пятнадцать минут к воротам приблизилась крестьянская телега… в которую были запряжены человек десять красноармейцев! На облучке восседал немецкий солдат, в руках у которого был длинный кнут, изредка опускавшийся на плечи «коней». У ворот он натянул поводья и, вскочив, заорал:
— Sieg! Sieg! Ein absoluter Sieg! [85]
«Лошадки» же, в полном изнеможении повалились в дорожную пыль. «Наездник», не обращая на них ни малейшего внимания, начал что-то бурно рассказывать фельдфебелю и «гражданскому». По долетающим до меня обрывкам я понял, что конкурирующий экипаж вылетел с трассы, я, правда, не понял, почему именно. А вот то, что нашим бойцам, тянувшим его, придется туго — понял. Потом «гражданский» махнул рукой, и двое «добровольных помощников» окатили из ведер лежащих без сил пленных. Мужики зашевелились и медленно, с трудом начали подниматься на ноги. У двоих, впрочем, сил даже на это не осталось, и товарищам пришлось помогать им.
85
Победа! Победа! Чистая победа! (нем.).
Еще один взмах руки «гражданского» — и оглушительно завыла сирена.
— А теперь! — заорал немец, после того как сирена замолчала. — Мы будем наградить победителей! Приветствуем! — и он замахал руками, приглашая «зрителей» аплодировать.
Все происходящее напоминало фарс, исторгнутый разумом больного на всю голову авангардиста, и я ущипнул себя, надеясь, что проснусь.
По команде «распорядителя» один из капо принес большой сверток, накрытый куском брезента, и протянул его пленным, так и стоявшим возле телеги. Стоявший впереди коренастый парень лет двадцати с ненавистью посмотрел на предателя и, протянув руку, сдернул ткань. На импровизированном подносе, сделанном из обрезка горбыля, лежали четыре банки консервов и четыре буханки хлеба. «Да, мля, неслыханная щедрость за пробежку в пару километров. Особенно учитывая, что в телегу „впрягли“ восемь человек!». Рядом глухо выматерился Миша, да и Семен, похоже, заскрежетал зубами. Чтобы отвлечься от происходящего, я повернулся к воротам боком и стал разглядывать небо, недалекий лес, поля вокруг лагеря. «Опа! А это что такое? — На опушке леса, метрах в трехстах от лагеря сверкнула яркая точка. — Если это — не блик от оптики, то я — китайский летчик! Неужели ребята нашли меня?!» — Руки предательски задрожали и, чтобы скрыть эту дрожь и собраться, я стиснул подол гимнастерки.
От ворот меж тем увели «загнанных коней», и нацистский массовик-затейник приготовился объявить об очередных издевательствах. Ну, я, по крайней мере, ничего другого от немцев уже не ожидал. А вот наличие снабженного оптическим прибором наблюдателя в лесу внесло серьезные коррективы в мои ближайшие планы. Конечно, я не мог знать, мои ли друзья там скрываются, как и планы неизвестных, но решение убраться подальше от лагерных пулеметов показалось мне правильным. Аккуратно толкнув в бок Семена, я прошептал:
— Давай за мной! И Михаила позови…
И мы целеустремленно, хоть и медленно, двинулись сквозь толпу.
— Внимание! Всем внимание! — вновь заголосил «гражданский». — Теперь настал очеред не выносливых, а сильных и смелых!
Продолжая пробираться сквозь толпу, я попытался понять, какую еще пакость придумали эти отморозки. «Погонщик» о чем-то негромко переговаривался с фельдфебелем, а стоявшие рядом два солдата весело гоготали.
— Вы все — солдаты, бойцы, как и мы! И мы, понимая всю вашу грусть, хотим предоставить вам возможность проявить себя!
«Что-то он заговаривается, похоже… О какой грусти он говорит, немчура проклятая?»
«Глашатай» же продолжал:
— Мы предлагаем вам встретиться в поединке с носителем настоящего тевтонского духа, гефрайтером Шлоссом! — в этот момент урод настолько стал похож на какого-нибудь Якубовича, что мне захотелось сплюнуть. — Победивший Шлосса в честном бою будет отпущен на свободу!
«Ну это вряд ли… Или… Или же правила поединка таковы, что выиграть практически невозможно…» — я решил, что точно не полезу драться — есть дела и поважнее.
— Выстоявший в бою, но проигравший получит дополнительную еду!
Как это ни странно, желающих, забывших про стоимость сыра в мышеловке, нашлось довольно много. Человек пять, в основном — рослые, крепкие ребята.
«Ну вы бы хоть правила узнали и на противника одним глазком взглянули!» — от досады я чуть не плюнул.
«Непобедимым героем вермахта» оказался тот самый гефрайтер, что сидел за «максимом». Уступив свое место другому немцу, Шлосс скрылся в караулке, откуда и вышел спустя пару минут. Под два метра ростом, с бычьей шеей и покатыми плечами, немец весил килограммов сто двадцать. Белая майка не скрывала весьма внушительных мышц. Голову бойца украшала каска, а в руках он держал солидную дубинку, усаженную гвоздями.
Первый из «наших» поединщиков уже вышел вперед, но, оценив стать противника и, главное, его вооруженность, попытался повернуть назад. Я заметил, как фельдфебель взмахнул рукой. Грохнул винтовочный выстрел на одной из вышек, и пленный боец рухнул на землю!
— Вы знаете, что так карают за трусость в любой армии мира! — возопил «глашатай».
Пленные же, осознав наконец, что обратный билет в этой игре не предусмотрен, нерешительно затоптались на месте.
— Komm zu mir! [86] — Шлосс ткнул пальцем в одного из бойцов.
86
Подойди ко мне! (нем.).