Шрифт:
Он испытывал смущение перед товарищем. Еще никогда приступ мигрени такой силы не случался у него в публичном месте, и воспоминание о том, как его стошнило на пол, заставило его покраснеть. Оказаться беспомощным, как ребенок, которого надо подхватывать на руки.
Но стоило Чаку воскликнуть «Эй, босс!» в другом конце комнаты, и он вдруг понял, до чего же приятно снова быть вместе. Еще на материке он попросил разрешение на то, чтобы вести расследование в одиночку, и получил отказ. Тогда он был раздосадован, но сейчас, после двух дней на острове, после мавзолея и дыхания Рейчел у него на губах и долбаных кошмаров, он не мог не признать: хорошо, что в этой передряге он не один.
Они обменялись рукопожатиями, и, неожиданно вспомнив слова Чака из ночного кошмара: — «Я никогда отсюда не уеду», — Тедди испытал такое чувство, будто птица, запертая в его грудной клетке, отчаянно взмахнула крыльями.
— Как дела, босс? — спросил Чак, похлопывая его по плечу.
Он смущенно улыбнулся:
— Лучше. Еще немного покачивает, но в целом нормально.
— Мать честная. — Чак отошел от двух санитаров, смоливших возле несущей балки, и понизил голос: — Я даже испугался, босс. Я уж решил, что у тебя инфаркт или инсульт.
— Обычная мигрень.
— Обычная, — хмыкнул он, еще больше понижая голос, пока они отходили к цементной стене бежевого цвета подальше от посторонних. — Сначала я подумал, что ты устроил маленький театр, чтобы добраться до личных дел.
— Ума не хватило.
Чак глядел на него в упор, глаза заблестели.
— А у меня сразу родилась идея.
— Иди ты.
— Представь себе.
— И что ты сделал?
— Я сказал Коули, что посижу с тобой. Ну и остался. А через какое-то время его позвали, и он ушел из офиса.
— А ты заглянул в личные дела?
Чак кивнул.
— И что ты там нашел?
Чак сразу сник:
— Да ничего особенного. Не смог залезть в его картотеку. Там какой-то особый замок, с которым мне раньше не приходилось иметь дела. А я разбирался с самыми разными замками. Я бы и этот открыл, но остались бы следы. Понимаешь?
— Ты правильно поступил.
— Ну да… — Чак кивнул проходящему мимо санитару, а у Тедди возникло такое сюрреалистическое чувство, будто они стали персонажами какого-то старого фильма с Джеймсом Кэгни, в котором заключенные планируют побег. — А вот к нему в стол я таки залез.
— Что?
— Жуть, да? Можешь мне дать по рукам.
— По рукам? Я дам тебе медаль.
— Не надо медали. Невелики находки, босс. Всего лишь его календарь. Но вот что любопытно: четыре дня — вчера, сегодня, завтра и послезавтра — он отчеркнул их черным фломастером.
— Ураган, — отреагировал Тедди. — Он знал о его приближении.
Чак помотал головой.
— Отчеркнул все четыре дня. Это я к чему? Знаешь, как пишут: «Каникулы на мысе Код». Следишь за мыслью?
— Да.
К ним вразвалочку подошел Трей Вашингтон, мокрый с головы до ног, с дешевой сигарой во рту.
— Что, приставы? Секретничаете тут?
— Само собой, — откликнулся Чак.
— Никак прогулялись? — спросил Тедди.
— Ага. Жесть. Обкладывали здание мешками с песком, заколачивали окна. Здоровых мужиков на хрен с ног сбивает. — Он поднес зажигалку «зиппо» к потухшей сигаре и обратился к Тедди: — Как сам-то? Говорят, у вас случился приступ.
— Приступ чего?
— Ну, если я стану пересказывать все версии, то нам ночи не хватит.
Тедди улыбнулся:
— У меня бывают мигрени. Серьезные.
— Моя тетка жуть как мучилась. В спальне запрется, свет выключит, шторы опустит, и сутки ее не видно, не слышно.
— Моё ей сочувствие.
Трей пыхнул сигарой.
— Она давно уж покойница, но я ей передам, когда буду молиться. Вообще-то она была ведьма, хоть и маялась головой. Колошматила нас с братом ореховым прутом почем зря. Бывало, просто так. «За что, тетушка? — спрашиваю. — Я же ничего не натворил». А она: «Значит, собираешься». Ну что тут сделаешь?
Он, кажется, ждал ответа на свой вопрос, поэтому Чак сказал:
— Бежать во все лопатки.
Трей хохотнул, не вынимая сигары изо рта.
— Вот-вот, сэр. В самую точку. — Он вздохнул. — Пойду обсушусь. Увидимся.
— Пока.
Комната заполнялась мужчинами, возвращавшимися с улицы, они стряхивали влагу с черных дождевиков и черных ковбойских шляп, прокашливались, закуривали, передавали друг другу, почти в открытую, фляжки.
Приставы, прислонясь к стене, тихо переговаривались, поглядывая на окружающих.