В общем, как и в любом обществе, во все времена трудно узнать, что было на самом деле. Литературные и эпиграфические источники, возможно, дают прочесть то, что хотят сказать, — то, что считается правильным в обществе. Юристы же говорят нам о тяжбах и разводах, о возвратах приданого: они имеют дело именно с такими делами. Косвенные указания, пожалуй, можно получить относительно жизни высших кругов общества: в эпоху Империи жены с детьми и «фамилиями» рабов сопровождали мужей в провинции, где те служили чиновниками, военачальниками, наместниками, администраторами, а также в районы боевых действий, в негостеприимные и опасные места, невзирая на риск для новорожденных и будущих детей. Известно, что Домиция Децидиана в Британии родила сына, но мальчик умер. Флавия Сабина отправилась с Луцием Юнием Цезеннием Петом в Каппадокию; муж отрядил часть войск, чтобы охранять ее с маленьким сыном — поэтому за поражение, которое он потерпел в Армении, его осудили особенно строго [211] . Зачем же так осложнять жизнь, когда известно, что наместник, в зависимости от места назначения, оставался там от года до трех, что после этого ему нужно было пересечь весь известный тогда мир в обратном направлении и вернуться в Италию или в свои поместья, а еще вернее — отправиться в новый гарнизон или столицу новой провинции? Не для того ли, в самом деле, чтобы показать, как супруги привязаны друг к другу? Такие случаи были часты среди сенаторов (вспомним Дигниллу, рабов которой мы встречали в Майнце) и всадников [212] , что позволяет предполагать искренность чувств, о которых говорил и Валерий Мессалин на сенатских дебатах 21 г. н. э., защищая присутствие женщин в войсках, которое намеревались запретить. «На войну, — сказал он, — разумеется, нужно идти только тем, кто способен носить оружие; но есть ли для возвращающихся после бранных трудов более чистое и добродетельное отдохновение, чем даруемое супругой?» Друз прибавил, что «он выезжал в Иллирию и, если понадобится, отправится и к другим народам, но не всегда хранил бы спокойствие духа, если бы отрывался от своей дорогой супруги и матери стольких его детей» [213] .

Впрочем, супружеские ссоры, должно быть, случались тоже нередко, поскольку существовало особое божество, Вириплака, с храмом на Палатине, которое должно было улаживать их и примирять супругов. Один череп поздней римской эпохи из Брекмиллса в Нортгемптоншире со страшно перекошенным лицом приняли за женщину с признаками избиения: ее будто бы ударили так сильно, что она потеряла почти все зубы с левой стороны [214] . На деле это мужчина с увеличенным правым челюстным мыщелком, что вызвано, вероятно, остеохондромой этого мыщелка. Так что, пока не получено новых сведений, упомянутый синдром в римском мире не зафиксирован.

Но любовь — дело серьезное: она приводила к потрясениям, и в римских семьях ее боялись. Из юридических текстов, из литературы и эпиграфики известно много любовных драм и даже убийств из-за любви. Так, археологи нашли много колдовских заклинаний на табличках из свинца (проклятого металла), часто захороненных в гробницах: такие таблички (defixiones) должны были родить ненависть в законной или незаконной чете по желанию мужа или любовника, лишить потенции неверного друга, накликать болезнь на соперницу, чтобы она перестала быть опасной [215] .

Хуже того: Адриан приговорил к изгнанию отца, убившего своего сына, который совершил прелюбодеяние с женой отца, своей мачехой, а Дигесты предусматривают случай, когда ночью в супружеской спальне муж убивает спящую с ним жену, или наоборот [216] . Что случилось в Риме при Тиберии у претора Плавтия Сильвана с его женой? По рассказу Тацита [217] , он «по невыясненным причинам выбросил из окна жену Апронию и, доставленный тестем Луцием Апронием к Цезарю, принялся сбивчиво объяснять, что он крепко спал и ничего не видел и что его жена умертвила себя по своей воле. Тиберий немедленно направился к нему в дом и осмотрел спальню, в которой сохранялись следы борьбы, показывавшие, что Апрония была сброшена вниз насильственно. Обо всем этом принцепс докладывает сенату, и по назначении судей бабка Сильвана Ургулания послала ему кинжал <…>. После неудачной попытки заколоться подсудимый велел вскрыть себе вены. Привлеченная вскоре к суду его первая жена Нумантина, обвинявшаяся в том, что посредством заклинаний и приворотного зелья наслала безумие на своего бывшего мужа, была признана невиновной».

В Остии родители оплакивают шестнадцатилетнюю дочь, которую ее муж Орфей бросил в Тибр, но и там обстоятельства дела неясны [218] . А вот случай, пожалуй, еще более страшный: женщина из Лиона Юлия Майяна была убита мужем после двадцати восьми лет брака, оставив девятнадцатилетнего сына и восемнадцатилетнюю дочь [219] . Некую девочку, оставленную без присмотра, сначала, видимо, изнасиловали, а потом убили «украшений ее ради»: об этом горюют Юлий Рестут и Стация Пудентилла в Салоне [220] .

Тацит [221] рассказывает и историю убийства из-за любви без брака: народный трибун Октавий Сагитта, обезумев от любви (amore vaecors) к замужней женщине Понтии, без особого труда добился ее развода. Избавившись от мужа, она находила всяческие предлоги, чтобы не связывать себя новыми узами. Октавий, стеная и угрожая ей, говорил, «что из-за нее потерял доброе имя и остался без средств, он отдавал в ее распоряжение <…> жизнь. Но так как она и на это отвечала пренебрежением, он принимается умолять ее подарить ему в утешение одну ночь, после чего, утолив желание, он прекратит свои домогательства. Такая ночь назначается, и Понтия велит посвященной в эту тайну рабыне оставаться на страже у дверей ее спальни. Явившийся со своим вольноотпущенником Октавий проносит спрятанный под одеждой меч. В дальнейшем, как всегда, когда любовь сплетается с ненавистью, последовали бурные ссоры, мольбы, упреки, наконец примирение, и часть ночи была отдана страсти. И вот Октавий, как бы все еще в любовном чаду, пронзает забывшую о своих опасениях Понтию; от бросившейся к нему рабыни он избавляется, нанеся ей рану, и беспрепятственно выбегает из спальни. На следующий день обнаруживают убитую; кто повинен в убийстве, ни в ком не вызывало сомнений, ибо Октавий был изобличен в том, что провел ночь у Понтии». Поскольку в Риме любовная связь никак не могла завязаться без пособничества слуг, задача судей осложнилась. «Вольноотпущенник берет преступление на себя и заявляет, что он отмстил за нанесенную его патрону обиду; и многих убедило величие его самоотверженности; однако очнувшаяся от беспамятства раненая рабыня открыла истину. По истечении срока своего трибуната Сагитта по требованию отца убитой предстал перед консулами и приговором сенаторов был осужден по закону об убийцах (de sicariis)».

Фрески, мозаики, светильники, серебряные сосуды также свидетельствуют, что супружеские измены проходили на людях: на них видны рабы, которые приносят разные предметы или просто глядят на любовников — ведь они не ведут себя как «порядочные люди», при свете светильника совершенно обнажены и позволяют себе mille figuras. А как понимать возмущенную фразу, брошенную Апулеем сыну своей жены от первого брака: «А ты хочешь знать, что она делает в своей спальне» [222] ? Подглядывал ли сын за матерью сам или посылал шпионить кого-то из бесстыдных рабов?

Обязанность верности в браке существовала только для женщин; законы Империи, изданные при Августе, а затем при Флавиях, предписывали наказание за прелюбодеяние. Правду ли, в таком случае, говорил Ювенал [223] , что женщины поэтому охотно «меняют семью, затоптав <супружеское> покрывало»? Или Марциал [224] , писавший, что новые браки служат лишь для прикрытия адюльтера: