2 января на площади Святого Петра Валентинуа на коне вступает в борьбу с быками. Его выступление с бандерильями «поистине изящно», и сам он невероятно хорош в золотом костюме. В тот же вечер дают еще одну пьесу, «Менехмы» Плавта, перед которой была разыграна аллегорическая пантомима. Чезаре и Геркулес получают от богини Юноны обещание счастливого брака, затем Рим и Феррара спорят за обладание Лукреции, затем Рим и Феррара сообща празднуют победу.

Лукреция пребывает в ожидании отъезда в Феррару, не подозревая, что герцог Эрколе дал четкие указания – Лукреция должна прибыть в Феррару именно 28 января. Следом за торжественным вступлением начнется карнавал, который продлится десять дней, вплоть до Пепельный среды – дня покаяния.

Представители Феррары и понтифика в дальней комнате Ватикана продолжали пересчитывать приданое; ко 2 января они пересчитали только 25 тысяч дукатов. Монеты, вызывавшие подозрения или стершиеся, тут же заменялись, и подсчет продолжался. 5 января дон Ферранте признает правильность расчетов, и папа обещает поспособствовать процветанию Феррары. «Если он выполнит свои обещания, – писал Кастеллини, – у нас прекрасно пойдут дела». Напоследок папа задаривает Лукрецию: деньги на ее личные расходы, на свиту и на лошадей, великолепный паланкин и много всего, что она еще попросила. Сундуки настолько переполнены, что их с трудом закрывают, а папские буллы с тяжелыми красными восковыми печатями, не дожидаясь, пока просохнут чернила, уже громоздят одна на другую.

Все дни стояла мягкая погода, но 6 января задул северный ветер и пошел снег. Но никто даже не подумал отложить отъезд. С раннего утра всадники объезжали улицы, проверяя, все ли в порядке. Последний раз Лукреция завтракает в Санта-Мария-ин-Портико и прощается с малышами – Родриго и римским инфантом. Она покидает дворец, в котором прожила десять лет – и каких лет! – и идет попрощаться с отцом. Все как обычно: папа сидит на троне, а ее подушечка пока еще на ступеньке у его ног. В полной тишине Лукреция встает на колени, и все присутствующие покидают зал, оставляя отца с дочерью наедине.

Нам не суждено узнать, о чем они говорили, но это было незабываемое прощание для обоих. Через час папа вызывает Валентинуа, и они продолжают разговор уже втроем. На валенсийском диалекте, их тайном языке, который используется в целях конспирации, они обсуждают политическую ситуацию и какую позицию следует занять Лукреции и Ферраре; говорят о маленьком Родриго и римском инфанте. Вероятно, обсуждают поездку в Феррару Александра VI. Закончив обсуждения, папа отправляет слуг за кардиналом Ипполито, доном Ферранте, доном Сиджизмондо и другими гостями из Феррары.

Состоялась сцена прощания. Члены семейства д'Эсте опускаются на колени и по очереди целует ногу понтифика. Александр сообщает, что авансом подарил Лукреции все, о чем она только могла подумать, и приказывает Чезаре и кардиналу сопровождать Лукрецию на всем пути ее движения. Все будет хорошо, сказал Александр VI, и, если она будет в чем-то нуждаться, пусть напишет ему и он сделает для нее намного больше того, что он делал, когда она была с ним. Он сказал это громко, на итальянском, чтобы все присутствующие могли услышать и понять его слова, и предназначались они для того, чтобы защитить дочь от феррарцев. После этого Лукреция наконец выходит из зала и спускается на площадь. Ее ожидает длинная кавалькада; лошади нетерпеливо бьют копытами и выпускают пар из ноздрей. Лукреция садится в дорожное кресло, установленное на муле, который покрыт черной бархатной попоной. По одну сторону от нее Ипполито д'Эсте, по другую – Валентинуа. За ними следуют дон Ферранте и дон Сиджизмондо, кардинал-легат Франческо Борджиа, послы, епископы, придворные дамы и девушки, аристократы, рыцари, солдаты, грумы и сто пятьдесят повозок, покрытых сукном и бархатом ее цветов, желтого и темно-коричневого.

Бурхард описывает снежную погоду и добавляет, что она освободила Лукрецию от необходимости надеть одежду, которая предписывается этикетом в подобных случаях. В отличие от него феррарский посол, монсеньор Бельтранто Костабили, упоминает наряд из золотой и малиновой парчи и золотой плащ, подбитый горностаем, и замечает, что герцогиня была «очень изящно одета». У меня нет основания полагать, что столь педантичный Бурхард был способен допустить ошибку, но я не могу подвергнуть сомнению и свидетельство Костабили, который сопровождал Лукрецию на протяжении многих миль. Можно только предположить, что утром на Лукреции был простой наряд из шерсти, а позже по совету отца и братьев она, возможно, вернулась в Санта-Мария-ин-Портико и переоделась. Теперь можно только гадать. Ясно одно: Бурхард видел Лукрецию в Ватикане, а Костабили – в дороге.

Кавалькада едет по пустым улицам. Богатство Лукреции охраняют солдаты Чезаре; как иронично заметил наблюдатель, с помощью этого богатства папа пытался «выполнить церковную заповедь, выдавая замуж женщин и девственниц». Следом движется паланкин, «комната, сделанная из дерева с золотом и обитая роскошной тканью». Затем лошадь невесты, покрытая попоной из золотой парчи, и мул, покрытый попоной из малиновой парчи. А затем и сама Лукреция. Последний раз она ехала верхом по улицам Рима. Папа, переходя от одного окна к другому, с болью в сердце наблюдал за удаляющимся кортежем.

Вереница проследовала вдоль берега Тибра к Понте-Мильвио, минуя Пьяцца-дель-Пополо, где был похоронен герцог Гандийский. Прошли годы, а с ними и переполненная страстями жизнь, ссоры из-за золота, кардинальского пурпура, веселье и ужас. Лукреция, дитя юга, отказывалась от золотого римского солнца ради серого неба Феррары. Снежная тишина заглушала голоса. Город, спокойный и шумный, богатый и нищий, был тих и пустынен. Никто не вышел поприветствовать Лукрецию, и это лишило ее живописного спектакля, знакомого с детства, и вернуло к извечным вопросам. Женщина, которая покидала Рим, больше не была дочерью папы римского, она являлась новорожденной герцогиней Феррарской, иностранкой, более не доверяющей этому городу. Отныне Рим и Лукреция стали чужими друг другу.