Было ли это просто своеволие? Некая форма саботажа? Мы часто убеждались в том, что мышление русских сильно отличается от нашего, поэтому нас уже ничем особо удивить было нельзя. Но так уж получилось, что это была как раз та самая женщина, которая убедила своих коллег сотрудничать с нами. Я подошел к ней, попросил объяснить, в чем дело. Она и на самом деле сильно испугалась.

На этом примере мне стало ясно, какие пагубные последствия может иметь любая неограниченная власть одного человека над другим. Военнопленные XX века имели меньше прав, чем римские рабы 2 тысячи лет назад. Римский раб был защищен законом. Это был суровый закон, но тем не менее это был закон. Здесь же господствовал произвол. Любое недовольство с моей стороны означало для русского возвращение в лагерь для военнопленных. К сожалению, тип людей, которые стремятся к полному господству над другими людьми, встречается не так уж и редко, даже среди цивилизованных наций. В анархии войны тип людей, которые добиваются власти, чтобы компенсировать свой комплекс неполноценности, стремительно растет в числе.

В ходе нашего разговора выяснился очень простой факт. Русские военные хирурги действуют гораздо более решительно, чем наши. И у наших хирургов нет такого большого опыта лечения пулевых ранений в таких экстремальных условиях, в которых оказались русские пленные. Ее объяснение заключалось в том, что в течение последней зимы русские оказались способны гораздо эффективнее лечить своих раненых, чем наши врачи своих.

В нашей медицинской традиции не было принято утверждать свою правоту только с помощью приказов. Было важно объяснить нашим русским коллегам, что в данном случае с медицинской точки зрения предложенное мною радикальное решение было оправданным. Я прошелся по палаткам и отобрал десять пациентов с огнестрельными ранами в колено, которым не была сделана ампутация. Пациенты были отобраны в соответствии с датами, когда они получили свои ранения. Первый из них был ранен только 2 дня назад; его состояние было относительно неплохим. Последний из них был ранен 10 дней назад; он умирал. Я разместил всех этих людей в ряд в тени одной из палаток. У них были сняты бинты. Это зрелище чем-то напоминало замедленную съемку в кино. Затем я собрал русских врачей и расставил их вдоль цепочки раненых. Это зрелище убедило их в том, что правы были именно мы и что они должны действовать гораздо более решительно, чем ранее. Если последнему из раненых сделали бы ампутацию немедленно после того, как он был ранен, его жизнь можно было бы спасти. У первого все еще оставался шанс на спасение. Когда при завершении осмотра мы добрались до последнего человека в ряду, а это был именно тот раненый, который умирал, Анастасия Филипповна зарыдала.

Это признак того, что мы живем в нездоровом мире, поскольку даже через 10 лет после описываемых событий я не могу без риска для них назвать подлинные имена тех русских врачей, которые столь самоотверженно выполняли свои обязательства в столь сложных условиях. Даже сейчас – по обвинению в сотрудничестве с врагом – они могут быть наказаны за то, что служили под невидимым флагом.

Мы конфисковали для своих целей здание бывшей тюрьмы НКВД в Севастополе и в течение следующей недели перевели всех русских раненых в это каменное здание. По крайней мере, здесь было прохладно. Также был открыт госпиталь для русского гражданского населения, оснащенный рентгеновскими аппаратами, а кроме того, там стояли настоящие кровати.

Затем возникла проблема с определением статуса наших русских помощников. Мы входили в состав боевой дивизии. Было понятно, что она не задержится в Крыму надолго. Когда мы уедем отсюда, то не сможем оказывать никакого влияния на дальнейшую работу медицинской службы в Севастополе, которую создали с таким трудом. Партия уже готовилась к тому, чтобы взять управление этой территорией в свои руки, и вся наша работа могла быть сведена к нулю одним росчерком пера. Только того, что мы смогли вызволить русских докторов и хирургов из лагеря для военнопленных, было мало. Надо было добиться, чтобы они перестали считаться военнопленными и превратились просто в гражданских лиц.

Это можно было сделать только путем подмены документов, причем только с ведома и согласия коменданта лагеря для военнопленных. Нам помогла счастливая случайность.

Комендант обнаружил, что у него из лагеря пропали 700 заключенных. Он даже предположить не мог, куда они исчезли, то ли в списки вкралась какая-то ошибка, то ли они на самом деле исчезли. Скорее всего, большая часть из них просто сбежала и отправилась в горы к партизанам. Русские начали снабжать эти отряды с воздуха оружием, боеприпасами и продовольствием. Коменданта лагеря могли ожидать серьезные неприятности со стороны проверяющих, если обнаружится недостача пленных, поэтому мы предложили ему, чтобы он, разумеется только на бумаге, направлял к нам каждый день по сотне пленных, якобы страдающих от дизентерии. Мы же, в свою очередь, из этой сотни от 20 до 25 человек каждый день могли списывать как безвозвратные потери. Соглашение было достигнуто при условии, что комендант не будет претендовать на докторов и хирургов, которых он предоставил в наше распоряжение. Мы старались особо не задумываться над цинизмом всего происходящего. Это была стратегия – стратегия нашей собственной войны.

Все шло в соответствии с планом. Не учли только одного – что на нашу уловку может обратить внимание кто-нибудь из вышестоящего начальства. Судя по бумагам, вспышка дизентерии в городе достигла угрожающих размеров, поэтому была поднята тревога; нам сообщили о том, что нас завтра же посетит с проверкой высокопоставленный медицинский чин. Положение становилось угрожающим.

Однако на помощь пришла наша «старая банда». Всех больных и раненых, у которых были хоть какие-нибудь кишечные заболевания, собрали вместе в одной палатке. В течение нескольких часов солдаты соорудили уборную, которая сразу же была заполнена соответствующим образом. На двор было высыпано до центнера раствора извести, его обнесли колючей проволокой, и везде развесили предупреждающие таблички.

Затем я отправился к майору Фабрициусу, молодому офицеру, приписанному к Генеральному штабу, который исполнял обязанности начальника штаба нашей дивизии. Фабрициус был человеком широкой души и острого ума, отличился при разработке тактических операций, был непримиримым врагом нацистской партии и, наконец, просто порядочным человеком. Я поведал ему всю эту историю. Он рассмеялся и сказал, что будет рад сыграть роль местного начальника нашей потемкинской деревни. Граф Потемкин, русский политический деятель XVIII столетия, сооружал бутафорские деревни, которые должны были произвести впечатление на царицу во время ее путешествия по югу России. Присутствие майора Генерального штаба, естественно, должно произвести благоприятное впечатление во время предстоящей проверки. Фабрициус, в свою очередь, поведал эту историю генералу, и тот выразил желание пригласить высокопоставленных медицинских чиновников к себе на обед.

И на самом деле, это решение обернулось нашим спасением. Поначалу никаких проблем не возникло. Наша великолепная уборная выглядела вполне убедительно. Но высокопоставленный посетитель, опытный инфекционист, начал все глубже и глубже вникать в детали.

Постепенно ситуация начала осложняться. Майор Фабрициус бросил задумчивый взгляд на часы:

– Господа, генерал ожидает вас. Мы и так уже опаздываем на десять минут. А после обеда вас ожидает увлекательная поездка вокруг гавани.

Никто не имел права испытывать терпение генерала. Мы были спасены.