Нас пригласили в кают-компанию, где уже собрались офицеры «Харвестера». Когда мы вошли, они над чем-то громко смеялись. Оказывается, самым смешным им показалось то, что наша подлодка практически не пострадала от их снарядов, и они вволю поиздевались над «метким» артиллеристом. Когда в кают-компанию вошел командир эсминца, воцарилась тишина. Наверное, от нас ожидали каких-то речей. Но что говорить? Благодарить их за то, что они подобрали нас? Поздравить их с успехом? Йениш предпочел промолчать. Я тоже не нашелся, что сказать. Командир положил конец неловкой паузе, великодушно пригласив нас отобедать с британскими офицерами.

Если ему удалось выжить в этой войне, я бы хотел поблагодарить его, пусть и несколько запоздало, за оказанное им гостеприимство.

Я так подробно описываю первый этап моего плена только оттого, что в течение семи лет плена эти мгновения вновь и вновь всплывали в моей памяти, неопровержимо свидетельствуя о том, что между немецким и британским народами не существовало врожденной неприязни. Война со всеми ее жертвами, разрушениями и кровопролитием была сущей глупостью. Мы, моряки, старались быть гуманными и человечными, насколько это было в наших силах, и не наша вина, что с течением времени все это было забыто.

Обед удался на славу. Британские офицеры обращались с нами так, будто мы были их гостями, лишь один нахальный юнец не в силах был сдержать свое любопытство и засыпал нас вопросами.

– Если он покажется вам чересчур назойливым, дайте ему команду «смирно», – добродушно сказал командир эсминца.

За столом завязалась оживленная беседа. Самым разговорчивым оказался лейтенант Р.Х. Ходжкинсон. Его имя запечатлелось в моей памяти потому, что на мне был его костюм.

Во время обеда у меня было достаточно времени осмотреться. Бросилось в глаза, что офицерская кают-компания здесь была куда более скромной, чем на германском корабле такого же класса. Простота и практичность – вот как я могу описать это помещение. Ни на минуту не возникало сомнения в том, что находишься на военном корабле. Единственное, что здесь напоминало британцам о доме, – камин. Он был, конечно, электрическим, но с имитацией дров и языков пламени, и распространял приятное тепло.

После обеда судовой врач, казначей, старший механик и офицеры придвинули к камину кресла и пригласили меня присоединиться к ним.

– Вы, конечно, не нацист? – спросил врач.

Я ответил ему, что мы все – нацисты. Врач ничего не сказал, но заметно смутился. Действительно ли мы все были нацистами? Позднее в британских лагерях для военнопленных моряков с немецких подлодок часто называли довольно нелицеприятно – «морскими эсэсовцами», что было явной несправедливостью. Мы служили адмиралу Дёницу. Так вышло, что Дёниц служил Гитлеру. Следовательно, и мы все служили Гитлеру. Но если бы в один прекрасный день Дёниц сказал нам: «Этот Гитлер – преступник. Настало время избавиться от него», мы бы пошли за Дёницем, потому что именно он, а не Гитлер был нашим командиром.

Впрочем, я не собираюсь скрывать, что поначалу мы все восхваляли Гитлера. Огромная волна энтузиазма, прокатившаяся по Германии в те годы, захлестнула и нас. Но ни один немецкий моряк ни на минуту не мог себе представить, что существует серьезная вероятность новой войны с Англией. Прежде всего, как могли мы с несколькими кораблями противостоять могучему Королевскому флоту? И со времен Первой мировой войны мы все время твердили: «Нет, нет, больше никогда». Мы больше не хотели ввязываться в братоубийственную войну, но поневоле оказались в нее втянуты.

Мы знали, что не сможем победить Англию на море, поэтому больше рассчитывали на сухопутное вторжение. Именно оно должно было решить все наши проблемы. Мы все еще верили Гитлеру, да и кто в то время ему не верил? Сами посудите: Гитлер слов на ветер не бросал, стоило ему серьезно взяться за дело – и почти вся Европа была у его ног. После Дюнкерка британская армия тоже была обескровлена, британское ополчение было плохо вооружено, и мы верили, что наша закаленная в боях армия может с легкостью разгромить Британию. Для этого немецким солдатам нужно лишь переправиться через Ла-Манш, и в один прекрасный день все это случится.

Мы, моряки, ничего не знали об исходе Битвы за Англию. Нам рассказали об этом пилоты люфтваффе, с которыми мы встретились в лагерях для военнопленных. Но даже тогда мы все еще верили, что рано или поздно Гитлеру удастся покорить Великобританию. Версальский позор будет забыт, и Европа объединится под властью Германии. Этих иллюзий мы лишились не скоро.

Теперь я был военнопленным, но в тот первый вечер моего плена, сидя у электрического камина на борту «Харвестера», я чувствовал себя довольно уверенно. Наши британские охранники порой жаловались на то, что мы бывали излишне грубы и хвастливы, и я вынужден признать, что это было правдой в отношении некоторых из нас. Виной всему привычка немца во всех ситуациях чувствовать себя победителем. Но прежде, чем строго судить нас, может быть, стоит вспомнить, что наша история не слишком баловала нас истинными победами, где же нам было научиться скромности? Вот и теперь, даже попав в плен, мы не ощущали себя побежденными.

Когда настало время ложиться спать, лейтенант Ходжкинсон пожелал нам спокойной ночи и проследил, чтобы нас удобно устроили. Мы попросили у него разрешения увидеться со своими товарищами, но в ответ услышали вежливый отказ: «Сами понимаете, правила».

Мне отвели удобную койку с надувным матрасом в каюте капитана, но я почти не спал, мне мешали мысли. Где-то внизу ритмично шумели винты эсминца. Корабль шел на восток, и уже на следующий день мы должны были достигнуть берегов Британии.