Двадцать минут танцев оказались прекрасным способом начинать день: полная энергии, я приступала к хозяйственным делам, и работа приносила мне удовольствие. «Полезно для кровообращения», — так я объясняла это самой себе. Потом я начала экспериментировать с другим видом деятельности, к которой у меня не было таланта, а именно, с рисованием. Одним утром, когда все разошлись по делам, я собрала несколько простых домашних предметов: чашку, стакан, кувшин, и принялась за первый свой натюрморт. Моя младшая дочь позже продемонстрировала, как талантливый человек может выполнить рисунок за несколько минут, — мне потребовалось на это целое утро. Не веря своим пальцам, я не осмеливалась ни на йоту отступить от стоящих передо мной предметов и перед каждым движением карандаша подолгу изучала их изгибы и углы. Долго я сидела, близоруко скрючившись над кухонным столом, полностью погрузившись в лист ватмана, изучая снова и снова чашку, стакан, кувшин, стирая, рисуя, вновь стирая. Без нацеленных в будущее ожиданий, без четко определенных целей, я полностью растворилась в своем занятии, поглощенная самим процессом. Для такого вербально ориентированного человека, как я, это был совершенно новый опыт, позволявший увидеть что-то с такой ясностью: никогда раньше мои глаза не занимались таким наблюдением, по меньшей мере, никогда в моей взрослой жизни, и это требовало немалой концентрации.

Наконец, рисунок был готов. Это было лучшее, что я могла сделать, и хотя это лучшее выглядело не так уж хорошо, я не чувствовала ни капли огорчения: на самом деле я была приятно удивлена. Я перевела взгляд на часы. Бог мой! Уже двенадцать, а в раковине грязная посуда после завтрака, кровати не заправлены. Как могло так быстро пролететь утро? В какой-то момент я с ужасом ожидала приступа вины, наказания за «потерянные» часы, но вот странно, я ощущала себя свободной и счастливой, как ребенок. Несмотря на все эти часы, проведенные в скрюченной позе над кухонным столом, я чувствовала точно такую же бодрость, как после танцев. Заботы по хозяйству казались мне легкими и приятными, и я без труда нагнала упущенное время..

Немного позже я заметила кое-что еще. Несколько дней кряду я мучилась ощущением напряжения в челюсти: что- то беспокоило меня, но я никак не могла понять, что именно. Теперь напряжение прошло. Где-то посреди утреннего сеанса рисования мне удалось избавиться от него. Пока я была поглощена формой и размером предметов, потерянная для практических аспектов «реальной» жизни, продолжался некий другой способ мыслительного процесса, решивший мою скрытую проблему.

Некоторое время спустя я продолжила рисовать акварелью и маслом. Я долго и осторожно вырисовывала карандашом свою картину, прежде чем осмелиться взять в руки кисть. В результате получился натюрморт, которым я осталась вполне довольна, и это придало мне решимости. Я отложила в сторону карандаш, чтобы рисовать сразу красками, кроме того, я решила изобразить на бумаге какой-нибудь образ из головы, вместо того, чтобы просто копировать предметы. Первой моей попыткой оказался ужасный, мертвый, плоский ландшафт, при первом взгляде на который становилось ясно, как я боюсь этой новой непривычной свободы. Потом я перешла к изображению волн. Мне хотелось разгневанного, штормового моря, но первые несколько вариантов упорно выглядели нежно и умиротворенно. Я не занималась рисованием регулярно; обычно я откладывала картину и забывала о ней, а возвращаясь обратно, приступала к чему-нибудь другому — где-то раз в один-два месяца. Через несколько лет, когда я извлекла все мои произведения на белый свет, то с изумлением обнаружила, что на протяжении многих месяцев снова и снова рисовала морские пейзажи. В конце концов, после многочисленных попыток у меня получилось (я осмелилась?) создать одну темную и достаточно грозную картину, чтобы удовлетворить своим требованиям. На следующей был изображен спокойный океан после шторма, а потом я обратилась к нерепрезентативному жанру.

Изображение реальности безо всякого таланта дается очень нелегко, поэтому я решила, что, должно быть, намного легче позволить себе просто подурачиться с абстрактными образами в жанре современной живописи. Странно, но на поверку это оказалось самой сложной для меня задачей. Сколько храбрости требовало атаковать кистью этот девственно чистый лист бумаги, когда в голове у меня не было никакой определенной картины. Чего я боялась? Что вдруг на белый свет явится что-что совершенно для меня неожиданное? Я не знаю. Знаю только, что, вымучив несколько таких картин, я прекратила рисовать совсем. Была ли эта форма живописи на мой взгляд слишком обременена скрытыми значениями? Боялась ли я свободы абстрактной живописи? Я не психоаналитик себе, я знаю только, что годы спустя, во время лекции по творчеству, когда я показывала классу эти старые картины (чтобы продемонстрировать, что любое занятие, заслуживающие усилий, заслуживает и плохих усилий тоже), мои студенты заметили то, что мне самой никогда не приходило в голову: все мои «абстрактные» рисунки в действительности напоминали огромные бушующие волны. И лишь намного позже, разматывая другой клубок в самотерапии, я обнаружила скрытое значение волн для себя и причину своей одержимости ими. Я думаю, рисование подготовило почву для этого инсайта. Это пример того, о чем пишет в своей книге Кьюби: художник, застревающий на одном месте в своей карьере, невольно продолжает рисовать одну и ту же картину, писатель пишет одну и ту же книгу. Плохое искусство, зато хорошая терапия.

В тот год я нашла практическое применение подобному роду занятий. Одним субботним утром все домочадцы, как один, сообща действовали мне на нервы. Через час их поведения и моего ответного ворчания до меня дошло, что, видимо, я просто капризничаю и раздражена. Закрыв дверь в спальню с инструкцией не беспокоить, за исключением экстренных случаев, я приступила к рисованию. Это был период натюрмортов, и целый час я проработала, не покладая рук, изучая форму лампы и тарелки, отчаянно пытаясь переложить их на бумагу, полностью поглощенная процессом. Потом я вернулась к повседневной жизни, присоединилась к моей многострадальной семье, которая, как оказалось, состоит из совершенно очаровательных и веселых личностей: вся моя раздражительность куда-то делась, и я снова стала хорошей мамой.

Позже я попробовала заняться музыкой. Пение содержало в себе слишком много скрытых значений, но игра на музыкальном инструменте была для меня хорошей, не перегруженной талантом, не отягощенной областью. Я разучила несколько аккордов на гитаре. Это занятие давалось мне с трудом — временами возникало чувство, что большие пальцы вот-вот отвалятся, — однако потом оказалось, что пятнадцатью минутами игры на гитаре можно унять знакомое мне болезненное напряжение в челюсти, когда меня тревожило что-то скрытое, не желающее обнаруживать себя. Абсолютная концентрация, требовавшаяся для нелегкой задачи игры на гитаре, казалось, уносила меня куда-то из этой реальности, и когда спустя пятнадцать минут я возвращалась обратно, какая-то проблема, по-видимому, разрешалась без участия моего сознания. Потом я снова обратилась к фортепьяно. От детских уроков во мне сохранилась способность читать ноты, но мало что еще; мне приходилось вкладывать немало труда в самый простой кусок. Я обнаружила, что могу избежать надвигающейся головной боли при помощи двадцати минут усердной работы за фортепьяно. Несколько раз было так, что я просыпалась с ужасной головной болью и лечила ее получасовой практикой сразу после завтрака. Секрет в том, чтобы работать в полную силу, а не баловаться на легких пьесах. Очевидно, только при самой интенсивной концентрации можно достичь ослабления взрослых процессов мышления и функционирования ранних, примитивных его форм.

Одна из моих студенток — профессиональный художник. Однажды она завершала одно сложное задание — красочные иллюстрации для книги с детскими рассказами — и не успевала в срок. Все ее творческие ресурсы, казалось, иссякли, и драгоценные минуты утекали сквозь пальцы. Она решила устроить перерыв и заняться деятельностью, не отягощенной целями и требованиями: потанцевать. Несколько минут она двигалась в «отвратительном» танце гнева, выражая чувства, которые были совсем неприемлемыми для иллюстраций. Потом она снова села за работу, и идеи потекли рекой, как из нетронутого источника. Так ей удалось высвободить внутреннюю творческую деятельность.

Маслоу описывает способ, при помощи которого люди, иногда при отсутствии какого бы то ни было таланта, живут полноценной творческой жизнью: домохозяйки, создающие красивые жилища, дышащие теплом и уютом, ремесленники, наслаждающиеся процессом своей работы и получающие от нее полное удовлетворение. Из своего опыта я усвоила, что, если брать время от времени передышку для той или иной творческой деятельности, к которой у меня нет таланта, и полностью теряться в процессе, то потом я с новым притоком энергии возвращаюсь к повседневной жизни, и этот подход Маслоу тоже назвал бы творческим.