Вопреки своим ожиданиям, он не слышит при входе в сад никакого предупредительного сигнала. Он закрывает калитку, идет по усыпанной гравием круглой площадке и поднимается по четырем крылечным ступенькам. Нажимает на кнопку звонка; слышит, как он раздается внутри. Посередине покрытой лаком дубовой двери сделано прямоугольное застекленное окошечко, защищенное замысловатой железной решеткой: что-то очень похожее на перемешанные цветочные стебли с длинными гибкими листьями… с таким же успехом это могли быть клубы дыма…

Подождав некоторое время, Валлас звонит снова. Так как никто ему не открывает, он заглядывает в окошечко, но безуспешно: внутри ничего не видно. Тогда он поднимает голову к окнам второго этажа. В левом он видит старую женщину, которая слегка наклонилась, чтобы рассмотреть его.

— Что вам угодно? — кричит она, заметив, что ее обнаружили. — Здесь больше никто не живет. Будет лучше, если вы уйдете, мой мальчик.

Голос сухой и недоверчивый, но, как можно догадаться, есть все-таки возможность ее задобрить.

— Вы мадам Смит, не так ли?

— Что вы говорите?

— Вы ведь мадам Смит? — повторяет он погромче.

На этот раз она отвечает так, как будто уже давно поняла, о чем он спрашивает:

— Ну да! Что вам надо от мадам Смит. — И не дожидаясь ответа, она добавляет своим резким голосом. — Если насчет телефона, то могу вас уверить, что слишком поздно, мой мальчик: здесь больше никто не живет!

— Нет, мадам, дело не в этом. Я хотел бы с вами поговорить.

— Мне некогда разговаривать! Я собираю чемоданы.

Перенимая ее манеру, Валлас кричит теперь почти так же сильно, как и она. Он не отступает:

— Послушайте, мадам Смит, всего лишь несколько вопросов.

Видно, что старая дама еще не решается открыть ему. Он отступает на крыльцо, чтобы она получше его разглядела: ясно, что приличный вид говорит в его пользу. Действительно, в конце концов служанка заявляет, прежде чем исчезнуть в комнате:

— Не пойму, чего вы хотите, мой дорогой. Сейчас спущусь.

Протекает, однако, большой промежуток времени, а ничего примечательного не происходит. Валлас собирается было крикнуть, опасаясь, не забыли ли о нем, как вдруг стеклянное окошечко открывается, хотя до него не донеслось ни малейшего шума из прихожей, и в решетке появляется лицо старухи.

— Значит, насчет телефона, так? — настойчиво кричит она (и не понижая тона, хотя теперь она в пятидесяти сантиметрах от собеседника). Уже неделю вас ждем, мой дорогой! Вы ведь не из психушки, как тот, вчера вечером?

Валлас немного сбит с толку.

— Я, конечно, — начинает он, думая, что она намекает на клинику, — зашел туда…

Старая служанка его сразу обрывает, вне себя от возмущения:

— Что? Вы все с ума посходили что ли на этой почте! И конечно по всем кафе прошлись, прежде чем прийти сюда.

Валлас сохраняет спокойствие. Лоран намекал, что дама иногда заговаривается, но он не думал, что она до такой степени безумна. Надо объяснить ей, в чем дело, не торопясь, как следует выговаривая слова, чтобы она могла уловить их:

— Послушайте, мадам, вы заблуждаетесь…

Валлас вдруг вспоминает, что утром два раза заходил в кафе — не считая того, где провел ночь; это факты, которые невозможно отрицать, хотя он и не понимает, почему ему это вменяют в вину. Что же касается почты, тут он побольше уверен в себе — но разве он не расспрашивал о местонахождении центрального отделения? Он там не был — но он не мог этого сделать, так как почта оказалась закрытой… Но к чему забивать голову этими гротескными обвинениями?

— Это недоразумение, — снова начинает он. — Меня послали не с почты. (Вот это, по крайней мере, он может утверждать без всякой задней мысли.)

— Так что же вы тут мне поете, мой мальчик? — отвечает недоверчивое лицо.

Допрос в таких условиях обещает быть нелегким! По всей видимости, убийство хозяина вызвало у служанки умопомешательство.

— Говорю вам, что я не насчет телефона, — повторяет Валлас, принуждая себя к терпению.

— Ну что же, — возмущается она, — знаете, вам незачем так сильно кричать. Я не глухая! (Она читает по губам, это видно.) И если не насчет телефона, то незачем было о нем говорить.